Страница 20 из 48
— Он не покарал Рушку.
— Пока не покарал. Просто подожди. Это произойдет скорее, чем ты думаешь.
— Скорее, чем ты думаешь, — повторил Лейба и засмеялся глухим, похожим на лай смехом. Затем сказал: — Пока я здесь, дай мне чего-нибудь перекусить.
Девушка подмигнула ему:
— Тут только хлеб. Пододвигай стул.
Лейба сел. Она налила ему стакан слабого чая и бросила в него два кусочка сахара из медной коробочки. Она вела себя с ним как жена. Лейба достал из сапога нож и отрезал кусок хлеба. Девушка, увидев это, рассмеялась, показывая свои плохие зубы. В ее желтых глазах промелькнуло что-то нежное и сестринское, как будто она была его сообщницей.
— Этот нож не для хлеба, — заметила она.
— А для чего тогда? Для мяса?
Она достала из шкафчика кусочек салями, и Лейба разделил его на две половинки. Почуяв запах мяса, кот спрыгнул со своей скамейки и начал, мяуча, тереться о ноги Лейбы.
— Не давай ему ничего. Пусть мышей ест.
— Их здесь много?
— На десять котов хватит.
Лейба разделил свой кусочек еще на две части и одну бросил коту. Девушка искоса взглянула на него, полушутливо, полуукоризненно, словно весь этот визит был не чем иным, как шуткой. Она замолчали. Потом Лейба открыл рот и неожиданно для самого себя сказал:
— Хочешь замуж?
Девушка рассмеялась:
— Я уже замужем. За Ангелом Смерти.
— Я не шучу.
— Пока женщина дышит, будь уверен, она хочет замуж.
— А за меня выйдешь?
— Даже за тебя.
— Что ж, тогда готовься к свадьбе.
Девушка долила воды в чайник.
— Где, в постели или у раввина?
— Сначала в постели, а там и у раввина.
— Как скажешь. Я никому уже не верю, но что я могу поделать, если вы сами хватаете меня за юбку? Если ты говоришь так, значит, так и будет. Откажешься, тоже ничего страшного. Что такое слова? Тут ведь каждый третий меня замуж зовет. А потом даже двенадцать копеек платить не хочет.
— Я женюсь на тебе. Мне уже терять нечего.
— А мне? Разве только жизнь.
— У тебя есть деньги?
Девушка весело улыбнулась и наморщила нос, как будто знала, что Лейба обязательно спросит об этом. Ее лицо как-то быстро постарело, стало добродушным, но морщинистым и умудренным опытом, как у старухи. Она поколебалась, огляделась по сторонам и даже взглянула в маленькое окошко, завешенное черной занавеской. Ее лицо выражало смех и в то же время какую-то печаль и древний житейский опыт. Потом она прошептала: «Все мое сокровище здесь, в чулках». И указала пальцем на ноги.
4
Утром Лейба дождался, пока дворник отопрет ворота, и вышел на улицу. Все как-то успокоилось. Было еще темно, но на том берегу Вислы, на востоке, кусочек неба уже окрасился в бледно-голубой цвет с алыми разводами. Над трубами поднимался дым. Полусонные лошади нехотя тащили крестьянские телеги с мясом, фруктами и овощами. Лейба глубоко вздохнул. Его горло вновь пересохло, а в животе было хоть шаром покати. Где, интересно, можно в такую рань выпить и перекусить? Ему пришел на ум ресторан Хайма Смитина, который открывался, пока еще Господь спал. Лейба передернул головой, как лошадь, и отправился в сторону ресторана. «Что ж, — думал он, — значит, это судьба. И пусть будет так!» Ресторан Хайма Смитина действительно уже открылся, его освещали газовые фонари, и из окон доносились запахи рубца, пива и гусиной подливки. Там сидели мужчины, не спавшие всю ночь напролет; что они ели — мясной завтрак или остатки последнего ночного ужина, — понять было сложно. Лейба сел за пустой столик и заказал бутылку водки, лук с цыплячьим салатом и омлет. Прежде чем приступить к еде, он выпил три рюмки. «Итак, — пробормотал он, — это моя последняя трапеза. Завтра в это время я буду уже мучеником!» Официанты смотрели на него с подозрением, боясь, как бы он не удрал, не заплатив. Сам Хаим Смитин вышел из кухни и спросил:
— Лейба, у тебя есть деньги?
Лейбе очень захотелось запустить бутылкой в это жирное брюхо, перетянутое цепочкой из серебряных рублей.
— Я не нищий.
И Лейба достал из кармана пачку банкнот, стянутых красной резинкой.
— Ладно, не сходи с ума.
— Иди к черту!
Лейба попытался забыть про это унижение. Он опрокидывал стопку за стопкой и вскоре так накачался, что даже забыл про омлет. Оплатив счет и дав официанту на чай, он велел принести еще одну бутылку водки, но уже не сорока- или шестидесяти-, а девяностоградусной. Ресторан понемногу начал заполняться, голоса звучали все громче, перед глазами плыла какая-то дымка. На каменный пол просыпали опилки. Мужчины, сидевшие рядом с Лейбой, о чем-то говорили, и он, хотя и слышал отдельные слова, никак не мог понять сути разговора. Как будто бы ему в уши налили воды. Он откинулся на стул и захрапел, не выпуская, однако, из рук бутылку. Он не спал и не бодрствовал. Он грезил, но и грезы его были какими-то далекими и неясными. Кто-то произносил длинную речь монотонно, без остановок, как на проповеди, но кто это был и о чем он говорил, Лейба понять не мог. Он открыл свой глаз и снова его закрыл.
Через некоторое время Лейба проснулся. Был уже белый день, и фонари погасли. Часы на стене показывали четверть девятого. В комнате было полно людей, и, хотя Лейба знал всех на своей улице, здесь он никого не узнавал. В бутылке оставалось еще немного водки, и он допил ее. Сморщившись от отвращения, он все же проглотил холодный омлет и начал стучать ложкой по опустевшей тарелке, призывая официанта. Наконец он ушел, медленно переставляя негнущиеся ноги. Перед его единственным здоровым глазом висела какая-то дымка, с чем-то расплывчатым, как желе, посередине. «Скоро я ослепну окончательно», — сказал себе Лейба. Он свернул на базар Яноша, выискивая Цыпу, Рушкину служанку, которая всегда приходила сюда по утрам за покупками. На базаре уже было не протолкнуться. Торговки разложили свои товары; рыбаки выставили огромные лохани со свежей рыбой; три резника уже резали птицу на мраморной доске, освещаемой керосиновой лампой, а потом передавали своим помощникам, которые ее ощипывали и клали, еще живую, в корзины покупательниц. «Кто только не пользуется ножом, — подумал Лейба, — Бог сошел с ума». Уже направляясь к выходу, он увидел Цыпу. Она входила на рынок с пустой корзиной. Что ж, значит, еще есть время!
Лейба вышел с базара и направился в сторону Рушкиного дома. Он не боялся, что кто-то его увидит. Он вошел в ворота и поднялся по лестнице на второй этаж, где висела медная табличка: «Лемкин — мастер парикмахер».
«Что, интересно, я буду делать, если они сменили замок?» — подумал Лейба. И тут же ответил на свой вопрос: «Взломаю дверь».
Он чувствовал в себе необыкновенную силу: сейчас он был Самсоном! Спокойно достав ключ из нагрудного кармана, как будто бы не могло быть ничего более естественного, он вставил его в замочную скважину и без труда открыл дверь. Первым, что он увидел в квартире, был газовый счетчик. На вешалке висели шляпы. Проходя мимо, Лейба легонько ударил по ним. Через полуоткрытую дверь в кухню были видны кофейная мельница, медная ступка и пестик. Оттуда выплывал тягучий и сладкий запах кофе. Что ж, Руша, пришло твое время! Осторожно и ловко, как живодер, выслеживающий собаку, он пошел вперед по ковру, покрывавшему пол в коридоре. Что-то похожее на смех вырвалось у него, когда он доставал из спрятанных в сапог ножен нож. Лейба открыл дверь в спальню. Рушка была там, спала, накрывшись красным одеялом, с бесцветными волосами, разметавшимися но белой подушке, у нее было пожелтевшее, отекшее, намазанное кремом лицо. Зрачки были чуть приоткрыты, и двойной подбородок свисал на морщинистую шею. Лейба застыл на месте. Он с трудом узнал ее. За те несколько месяцев, что прошли со времени их развода, она обрюзгла и постарела на несколько лет, потеряв остатки своей девичьей красоты, и превратилась в настоящую матрону. У корней волосы уже поседели. На ночном столике стоял стакан с водой, в котором плавал зубной протез. Она на самом деле превратилась в старую ведьму. Ему было вспомнились те слова, которые она сказала перед их разводом: «С меня хватит. Я старею, а не молодею. Старею с каждым днем…»