Страница 15 из 46
Котя, когда? - с упреком восклицает он. - У меня ни секунды свободного времени! Мне помастурбировать некогда!
Давай завтра.
И тут же отводит меня в сторону и говорит:
Леня, а что если мы поставим «Чайку»? Ты - Тригорин,Бурлака - Треплев. Танелюк отлично сыграет доктора. Котя, естественно, Аркадина, а Заречную сыграет...
Ну понятно.
Да, Карманцева. Играем трагикомично. «Гениальное рождается на стыке жанров»...
Он все такой же.
Главное он откладывает на завтра. А завтра спектакль. Нельенов нервничает, психует, кричит... Судорожно доделывает во время прогона то, что можно было сделать вчера... но не было времени.
А в фойе уже зритель...
- Ничего не готово, - сокрушается он. - Ладно, будь что будет... Запускайте зрителя...
Он нервничает и расстраивается перед каждым спектаклем. Даже если тот игрался сотню раз. Он всегда найдет причину для нервов и расстройства. Он не может без этого.
- На улице ливень, - ноет он. - Половина зрителей точно не придет. Да и пробки на дорогах. Начнут входить на середине спектакля. АТанелюка опять не будет слышно. Карманцева будет суетиться, Бурлака - пошлить и кривляться...
В эти минуты на Дуче жалко смотреть. Плечи сутулятся. На одутловатом лице мышцы расслабляются и щеки висят, как старушечьи сиськи. И он похож на старого голодного бульдога.
Но ливень и дорожные пробки не играют никакой роли. Зал наполняется публикой. Танелюка слышно. Карманцева играет как обычно. Бурлака кривляется в меру. Овации. Цветы. Актеры трижды выходят на поклоны. Вызывают Нелье-нова. И он выбегает на сцену помолодевший, высокий, подтянутый... Его полные губы расплываются в неуверенной скромной улыбке...
- Я ж говорил, - заявляет он сразу после поклонов, - что все будет хорошо! Сами-то удовольствие получили?
Да, он такой же.
Как и раньше, он много и беспорядочно врет. Порой без всякой причины. В силу привычки. От безвозмездной любви к процессу сочинительства.
Николай Анатольевич лжет так часто, что если он уверяет будто сегодня целый день ожидается жаркая солнечная погода, то Котя берет с собой зонтик и плащ.
Нельенов патологический лжец. Нельенова сложно словить и проверить... Сто семь аргументов он вам приведет. Нельенову просто нельзя не поверить. Он сам себе верит, когда тебе врет.
Все его недостатки никуда не делись, они стали глубже. Но и достоинства его не исчезли.
Он прекрасный психолог и хорошо разбирается в обыкновенных людях. А как иначе он мог бы управлять коллективом и манипулировать таким количеством людей?
Он - гениальный педагог. Мне даже кажется, что преподавательская деятельность - его истинное призвание.
Он умен.
У него нет чувства юмора, но зато в совершенстве развито чувство смешного.
Как режиссер Нельенов способен экспериментировать и не боится творческого эпатажа. (Да и сам по себе он человек незаурядный: имея два высших образования, он упорно пишет с ошибками: «щеты», «примьера» и «рипитиция».)
Он почти не репетирует с нами. Основную работу мы делаем сами. Но сделать из полусырого материала готовый продукт он может блестяще.
В конце концов он умелый художественный руководитель. И под его руководством корабль под названием «Черный карат» плывет. Постоянно тонет, но плывет.
Глава четвертая
Режим дня
Каждый мой день расписан по часам. Не буквально, конечно. А в общем. Из крепких объятий Морфея меня выхватывает телефонный будильник. В пять сорок пять.
Чтоб окончательно проснуться, шлепаю под душ.
А после - кофе. Пара сигарет.
В ожидании такси пишу пародию для ПэМээС. (Есть у нас такая рубрика на «Европе». Сия аббревиатура расшифровывается как: «популярно-масові співи». Пародию поем под звуки расстроенной гитары.)
К примеру, на песню «Одинокая гармонь»:
Снова замерло все до рассвета. Ночь тиха. На груди дремлет кот. Слышно лишь, за стеной у соседа, Кто-то девушке спать не дает.
Стонет бедная так безутешно. Прерывать ее стоны грешно. Потому что я понял, конечно, Что не плохо ей, а хорошо.
Мне бы тоже такую девчушку. Не давал бы я тоже ей спать. А пока я достану чекушку И под стоны начну выпивать.
Или вот на самую популярную песню Митяева:
Однажды в вытрезвитель меня забрали лично. Народу было много: со всех концов стеклись. Но я, не унывая, запел оптимистично: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».
Сосед недавно помер. Старик такой приличный. Пошел я на поминки. Все было зашибись. Но после третьей рюмки запел оптимистично: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».
В шесть тридцать машина у подъезда. Еду на радио. А там соведущие - Лирчук и Владина. С ними я работаю с семи до десяти в образе шепелявого дяди Гриши.
Дядя Гриша - старик-алкоголик. Под маской этого персонажа я могу говорить в эфире что угодно. Дядя Гриша -хмельной глас народа. Бесцензурный рупор нашей эпохи. Яркий представитель низших слоев населения, и на все имеет собственное мнение.
После радио, если нет съемок или репетиции, возвращаюсь домой, чтобы поесть и в идеале вздремнуть.
Ну, а по вечерам, кроме вечера понедельника, у меня либо спектакль, либо репетиция, либо халтура на корпоративе. Домой прихожу поздно. Часов в одиннадцать. Ужин на столе.
В полночь я отключаюсь.
И так день за днем.
Самое счастливое время для меня наступает в дни съемок. Сыграл свою сцену, взял записную книжку, уселся где-нибудь в уголочке - пишешь. Пишешь, пока меняют свет или снимается чужая сцена; пока не позовут на площадку в кадр. Отснялся и снова пишешь. И так по кругу целый день. Два любимейших дела попеременно. С удовольствием занимаясь одним, отдыхаешь от другого: чай-кофе-сигареты... В середине дня привозят неплохой обед из трех блюд... Вечером отвозят на машине домой... Благодать.
Глава пятая
Начало пути
До трех с половиной лет я упорно молчал. Совсем. Я мог улыбнуться, рассмеяться, нахмуриться или заплакать, но при этом не делал ни малейшей попытки произнести хоть слово.
И вот однажды мать стала одевать меня на улицу, но я отвел ее руку в сторону и довольно внятно произнес:
-Я сам.
Это не означает, что с самого детства я был чрезвычайно самостоятельным. Это вообще ничего не означает.
Одна моя знакомая тоже долго не говорила, а когда была с мамой на базаре, громко спросила у торговца арбузов:
- А почем картошка?
Зато читать и писать я начал очень рано. Задолго до школы. Сестра научила. А уж в самой школе я принялся за сочинительство. Прекрасно помню свое первое художественное произведение в прозе. Эдакий вольный пересказ какого-то фильма о служебной милицейской собаке.
Тот маленький рассказ на две страницы я написал во втором классе. Тетрадь с этим рассказом и первыми стихами попала к учительнице. Она попросила дать ей тетрадь на некоторое время, обещала после «продленки» отдать.
На переменках я видел, как она листала мою тетрадь и зачитывала вслух отдельные места своим подругам. Они хохотали. Я недоумевал. Ведь рассказ был очень грустным: собака в финале геройски погибала, сраженная бандитской пулей.
И над стихами, казалось мне, они смеяться не могли. Что смешного, думал я, в таких, например, строчках:
Я летал над морями,
над лесами и полями
И везде я видел мир, мир, мир!
Или вот еще стихотворение тех лет:
Татьяна Юрьевна сказала, что мы должны учиться. А мы сказали, хорошо, Что будем мы учиться. Ведь это больше надо нам и в жизни пригодится.
Учительский смех больно ранил неокрепшую душу художника.
Я не догадывался, что сильнее всего их смешит обилие орфографических ошибок. Слово «вообще» я, естественно, писал как слышал - «вапшче» - и допускал шесть ошибок. К тому же в письме я был крайне рассеян - я пропускал и путал буквы: