Земля вращается со скрипом (сборник)

Милиционер ухмыльнулся.

- Так это ты здесь все организовал?

Меня не уволили. Мне предложили написать заявление, после того как я избил одиннадцатиклассника. Просто со­рвался. Из-за мелочи.

В моей жизни все так.

Умный человек сказал:

- На пути к восхождению ты делаешь умышленный шаг в сторону и катишься вниз.

Итак, спустя три месяца после устройства мне пришлось уйти. Три месяца. Так долго я больше нигде не задерживался.

Я бездельничал месяцев шесть. И устроился грузчиком в продуктовый магазин. Из трех грузчиков я был единствен­ным не пьющим. До поры.

Директор - Маслов Иван Николаевич - был нервным и глухим. Поэтому все время кричал. Орал, даже когда нахо­дился в состоянии удовлетворенности.

Вбегает, глаза навыкате, остатки волос - дыбом.

- Леничка! Приехала машина с яйцами!

Я сохранял хладнокровие. Я был спокоен и тих, как по­койник.

- Ты слышишь? - орал он. - Машина с яйцами!

Я поднимался с чувством собственного превосходства:

- Иван Николаевич, машина с яйцами - это уже автомо­биль.

Он орал постоянно. Даже сообщая о такой интимной по­дробности, как посещение уборной.

Мне всего тридцать два. Но я успел сменить с дюжину разных профессий. Я был сапожником и проводником. Коче­гаром и санитаром. Работал на стройке и даже торговал нар­котиками. От успешной карьеры наркоторговца меня спас преждевременный арест и условный срок. Арестуй меня чу­точку позже, и пришлось бы сесть года на три. Я охранял какой-то склад, и он сгорел. Я работал санитаром... и люди умирали... Я занимался автоугоном, хотя до сих пор толком не умею водить машину. (Мы работали в паре с Кролем. На мне лежа­ла главная задача - открыть машину и завести. Одни авто­мобили я открывал с помощью металлической линейки, дру­гие - обыкновенными ножницами.)

Я подрабатывал «грушей» в спортивном комплексе «Вым­пел», что на Ушинского. Там в 1998 году знаменитый Буден-ко открыл боксерскую секцию для своих бойцов. А по вторни­кам и четвергам он тренировал любителей из класса обеспе­ченных бизнесменов новой формации. Нас было четверо. Че­тыре «груши». В конце тренировки каждый из нас должен был выходить с желающим на ринг. Задача - продержаться всего один раунд. Три минуты тебя колошматил какой-то бу­гай, но отвечать ты не смел. Ты мог уходить, угибаться, нырять, отклоняться, входить в клинч... но только ни в коем случае не бить самому. Это помогало им почувствовать уве­ренность в себе. Они должны были овладеть ведением актив­ного боя. (Я вам скажу, три минуты это очень долго, когда те­бя бьют.) Но иногда Буденко отводил кого-то в сторону и го­ворил:

- Сегодня будешь стоять против Назгулаева. Когда он ра­зойдется - где-то в середине раунда, нанесешь ему удар пра­вой. Да пожестче. Это научит его никогда не терять бдитель­ности.

Мы обожали эти моменты. Такое наслаждение врезать то­му, кто уверен в своей неприкосновенности. От души.

Платил Буденко щедро. Но и было за что. Боксерский шлем, если что, от сотрясения мозга не спасал.

Летом 99-го Буденко был застрелен у подъезда своего до­ма. Накрылся наш заработок...

Чем бы я ни занимался, это не могло продлиться больше месяца-двух.

Работу я менял, но мое отношение к труду оставалось не­изменным. Делать я ничего не хотел.

И вот теперь я зарабатываю в среднем полторы тысячи долларов в месяц.

Но разве я работаю?Что такое актерское мастерство? Баловство.

У меня мама начала пить, когда мне было двенадцать. Напиваясь, она заставляла звонить отцу:

- Скажи, что мы в нем не нуждаемся, - науськивала она. -

И спроси: «А душа у тебя не болит, папа? Ведь я твой сын и расту без тебя!»

Я набирал номер (недобирая одной цифры) и говорил в пустую трубку. Я говорил! Я вещал и слушал! Я возражал и спорил! И отвечал воображаемому собеседнику-папе! Ох, как я его стыдил. И защищал мать. А затем, положив трубку, ус­покаивал маму:

- Он сказал, что любит тебя. Но сейчас не может с нами жить. Он сказал, что приедет в октябре. Ему самому тяжело. Он очень любит нас. Он очень любит тебя, мама.

Мог ли я сфальшивить? Ни в одном звуке! Ни одной бук­вой! Я верил в то, что говорил. Чтобы верила она. И доволь­ная - дай бог - ложилась наконец спать.

Я рассказал эпизод. Таких эпизодов была тьма. Однажды мы даже поехали, чтобы я поджег отцу дверь.

Поджег? - спросила мама.

Поджег! - ответил я. - Запылала за милую душу.

Мать осталась довольной. Любовь...

Что для меня после этого сыграть, например, Меркуцио? Помните? «Чума возьми семейства ваши оба!» Детский лепет!

Чтобы мама не выгнала щенка, я сымитировал эпилеп­сию.

Актерским мастерством я зарабатываю деньги. И полу­чаю удовольствие. Потому что даже выкладываясь - не чув­ствую особого труда.

Другое дело - литература. Я потею, злюсь и тружусь над каждой строчкой. И не бываю доволен... Не был доволен ни одной опубликованной вещью...

Ну и что? Мне, как и красному горлопану, «и рубля не на­копили строчки».

Да, я актер - потому что за это мне платят деньги. Но я писатель - потому что за это мне почти не платят. И я вспоминаю отца своей девушки, полковника, который спросил:

Чем занимаешься?

Да так, - замямлил я. - В театральной студии учусь, пишу стихи и прозу... На гитаре играю...

Понятно, - сказал он. - Еще один бездельник.

Я бездельник, дамы и господа. Я не хочу работать. Я, как и основная часть населения Земли, хочу получать удовольст­вие, и чтобы за это еще и деньги платили.

На том и стою.

Глава третья

Великий Дуче

Нельенов любит говорить о том, что он теперь совершен­но другой, чем был раньше. Это неправда. Люди не меняют­ся. Как сказал уже классик: «Человек неизменен, словно фор­мула воды Н2О».

Никаких перемен, кроме внешних, я в Дуче не замечаю. В профессиональном смысле - да. Он стал смелее, опытней... Но как человек - повторяю - никаких особых перемен.

Он все такой же.

Любимая тема для разговора в часы досуга - «Какой бы спектакль я поставил, если б у меня было больше свободного времени».

Представь себе, - мечтает он. - Ты в роли Гамлета. Танелюк - Полоний. Волошук - Клавдий. Котя, естественно, Герт­руда, а Офелия...

Ну понятно.

Да, Карманцева. Играем в черно-белых тонах. Во всем -эклектика. Костюмы в основном из разных эпох, но какие-то элементы одежды современные. Ну там, твой кожаный пид­жак... Часы наручные... Гильдестерна и Розенкранца сыгра­ет Арестович. Эдакий Гильдестерно-Розенкранц в эсэсов­ской форме. Призрака отца не будет. Это галлюцинация Гам­лета. Он его спрашивает и слушает ответ, а на сцене никого, кроме тебя, нет. И тишина. Но ты с ним общаешься, реагиру­ешь... А все монологи, обращенные к Горацио, ты наговари­ваешь на диктофон. Это отчет. Или дневник. Или звуковое письмо. Ч-черт! А какое у меня решение для могильщиков. Их сыграет кто-нибудь из новичков. Вынесем на сцену ящик с песком, и они с такими детскими лопатками. А когда Гам­лет умирает: «Дальше - тишина»... Выхожу я в белоснежном камзоле и говорю: «Возьмите прочь тела. Подобный вид при­стоен в поле, здесь он тяготит». Ну как?

Я смотрю на его одухотворенное лицо: щеки горят, глаза светятся...

Он не будет ставить этот спектакль. В своем воображении он его уже поставил. Поставил и разыграл. И вышло хорошо. А собирать актеров, вдохновлять, читать и разбирать текст, репетировать... Это так утомительно и скучно.

Супер, - говорю. - Когда приступим?

Свет в его глазах меркнет.

Не сейчас. После Нового года. В мае.

Он все такой же.

Ему все так же катастрофически не хватает времени. Котя его просит:

Анатолич, посмотри налгу с Полиной сцену. Там что-то не клеится, чего-то не хватает. Нужна твоя помощь... Какое-то неожиданное решение... Посмотришь?