Земля вращается со скрипом (сборник)

«И визе я види мир! Мир! Мир!»

Обидеть художника легко. Особенно легко это сделать не­нарочно. Потому что умышленная обида вызывает отпор и закаляет волю.

Я стал прятать написанное. Даже от матери. Обнародовать я позволял себе лишь то, что считал заведомо сильным и смешным произведением.В четвертом классе я прочел на уроке математики «Юльетта и Ромео», принесшую мне славу поэта-самородка.(Прежде чем предоставить на ваш суд этот забытый шедевр, хочу дать коротенькое разъяснение: я учился в украинской школе, слово «самостийка» означает «самостіна (самостоя-тельная) робота».)

Юля влюбилась в Романа.

Это классно. Берусь доказать.

Ведь теперь она - как ни странно -

«самостийку» ему даст списать.

А Роман даст списать Наташе.

Он ведь по уши в Натку влюблен.

А Наташа списать даст Саше,

Саша - Нине, а уж Нинон,

даст, наверно, списать Лене,потому что мы с ней друзья;

потому что Леня - хороший,и его не любить нельзя.И Леня напишет балладу,

и любовь будет он прославлять,

когда тройку увидит в тетради,

хотя Юля получит пять.

Это был оглушительный успех. Таких оваций не слышал ни один советский поэт того времени. Во всяком случае, в таком возрасте. Это было признание. Многие стали переписывать все, что я теперь выдавал. Я легко и молниеносно достиг широкой известности в узких кругах. Моей популярности в школе мог позавидовать любой классик.

Почти все девчонки из моего класса, а равно как из классов параллельных, были готовы влюбиться в меня. Но они не могли совместить благородный образ поэта с тем двоечником и хулиганом, каким я, собственно, и являлся.

Через некоторое время я стал получать от старшеклассников заказы на стихотворные признания в любви. Само собой установилась твердая такса. Стихотворение - рубль.

Я запомнил только одно:

Пусть небо усеяно звездами.Оля, поверишь, не сплю.

Лишь шепчу, хотя время и позднее,

я люблю тебя, Оля. Люблю.

Кавалерам твоим я всем в лоб давал.

Опанасенко выбил окно.Ведь любовь не проходит, я пробовал...

А тебе до сих пор все равно.

Что именно пробовал герой этого стихотворения, чтобы прошла любовь, - неизвестно.

Соль стиха была в том, что это акростих. Из заглавных букв каждой строчки складывалось имя или фамилия. В данном случае - Полякова.

Однажды меня даже подключали к идеологической работе.

Светлана Кравченко - ученица шестого класса - обменяла свой пионерский значок на пачку жевательной резинки.

Об этом узнали. Был страшный скандал. Меня попросили написать для школьной стенгазеты. Так сказать, пригвоздить к столбу позора.

На жвачку посмела сменять

значок пионерский. Изменница!

Корове приятней жевать,чем быть пионером и ленинцем.

Глава шестая

 У каждого свои тараканы

Молодой режиссер Нестеренко - бывший клипмейкер. А теперь он поднялся - или опустился, не знаю - до телевизи­онных многосерийных фильмов, из разряда мыльных опер.

Я его работ не смотрел. Совсем. Ни до, ни после того, как снялся в одном из его сериалов. Название не помню - очеред­ные сопли.

Сериалов снимают прорву. Порой кажется, что все насе­ление страны поделилось на две части: одна смотрит сериа­лы, другая их делает.

Качество этой модной продукции чрезвычайно низкое. Но, кажется, никого это не беспокоит.

Я играл скандального подвыпившего соседа снизу, кото­рого затопили главные герои. Всего один съемочный день. Или как говорит Андрей Арестович: «Всего лишь минута по­зора».

Нестеренко, как выяснилось, имел дурацкую привычку говорить о себе в третьем лице.

К примеру: «Так, снято! На сегодня - все! Александр Не­стеренко всех благодарит и прощается с вами до завтра!»

Я об этом не знал.

Прихожу на съемочную площадку: художник по костю­мам одел меня и отправил к режиссеру на утверждение.

Кругом обычная подготовительная суета. Нервный твор­ческий процесс.

Смотрю, стоит какой-то щуплый сутулый тинейджер, один, ничем не занят. Подхожу к нему.

Слышь, - говорю, - не подскажешь, где режик?

-Кто?

Режиссер. Нестеренко.

Он занят, - отвечает парень. - Беседует с актером.

-Где? -Тут. Я озираюсь по сторонам.

Где - тут?

Прямо тут.

Не понял.

Он демонстративно закатывает глаза и раздраженно вздыхает.

-Александр Нестеренко, - говорит, - перед тобой!

Ё-мое, думаю. Это что? Претензия на оригинальность? Бздык? Чудачество на фоне мании величия? Странность ху­дожника? Последствия родовой травмы? Что? Зачем?

Я говорю:

Меня костюмер послал. Утвердить вот эту вот тенниску и брюки. Еще он тюбетейку даст.

Хорошо, - отвечает режиссер, не глядя на меня. - Пере­дай Вите, режиссер одобрил. Без тюбетейки!

- Понял. - Я уже собрался развернуться, чтобы уйти, но проснулся внутренний чертенок. - Да, и еще! Лене нужен текст.

Что? - он скривил свое серое лицо.

Я повышаю голос:

Лене нужен текст сценария!

Какому Лене?

- Ну Леня. Славный малый. Актер. Он сейчас прямо тут с режиссером Нестеренко болтает.

Нестеренко глянул на меня более внимательно. На тонких губах заиграла легкая улыбка, но тут же исчезла. А может, ее и вовсе не было.

- Лене текст дадут, - медленно проговорил он.

Текст мне дали. Хотя он мне был не нужен. Моих там бы­ло фраз десять.

Глава седьмая

 Первая съемка

Являясь в нашем театре ведущим актером, я был уверен, что рано или поздно меня заметят. Как-нибудь днем, вече­ром, утром откроется дверь, либо зазвонит телефон, и меня пригласят в «большое кино». Я верил в свою звезду. Я никуда не ходил, не напрашивался, не суетился...

Фаталист, и в дурном и в хорошем, я полностью доверил­ся судьбе. Слава сама найдет героя.

Шли годы. Но дверь не открывалась, телефон не звонил.

Выяснилось, что режиссеры и продюсеры не имеют глу­пой привычки посещать театр. Тем паче, наш.

Меня убеждали, что «под лежачий камень» вода таки не течет. И что «на Бога надейся, а сам не плошай».

Окончательно убедил меня, помню, «мудроватый» Аресто-вич, бывший студиец, рассказавший не смешной, но поучи­тельный анекдот в тему.

«Двадцать дней шел гигантский ливень. Почти все зато­пило. На крыше стоэтажного небоскреба сидит еврей. Всего пять этажей отделяет его от поверхности воды. Мимо про­плывает резиновая лодка с людьми.

Мы плывем к горе Арарат. Там мы спасемся. Давай с

нами.

Мне Бог поможет, - невозмутимо отвечает еврей.

Тридцать дней. Дождь не прекращается. Два этажа отде­ляют еврея от поверхности воды. Мимо плывет спасатель­ный катер. Капитан орет:

Мы плывем к горе Арарат. Мы последние.

Плывите-плывите, - спокойно отвечает еврей. - Меня

Бог спасет.

Тридцать девять дней лупит дождь. Еврей стоит на носоч­ках - вода до подбородка. Мимо - бревно, за которое уцепи­лось одиннадцать человек.

Вряд ли мы доберемся до горы Арарат, но шанс есть.

Цепляйся за бревно. Авось повезет.

Меня Бог спасет, - упрямо бубнит еврей.

Через пару часов он утонул. На том свете его встречает Господь.

Боже, я так верил Тебе! Почему Ты меня не спас?

Дорогой мой, я пытался. Я посылал тебе лодку, катер, бревно...»

Комментарии излишни.

Я поборол свою врожденную лень и принял решение -действовать.

И вот, года четыре назад, мы с Седым половину лета угро­били на хождение по всяким киностудиям, актерским агент­ствам и телеканалам. Разносили фотки, заполняли анкеты...

Вторая половина лета прошла в ожидании. Однако ника­ких предложений не поступало.