Река Гераклита

Церковный служка сделал знак приехавшим следовать за ним. Путь в церковь шел через казармы, где на нарах в два яруса лежали солдаты. Торчали заскорузлые пятки. Иным солдатам не спалось, и они, свесившись с нар, глядели на странное зрелище.

Смешливый Зилоти шепнул Наташе: «Еще не поздно отказаться!»

Прошли в маленькую полутемную церковь, где уже все было приготовлено для венчания. Старенький, перепуганный попик — венчались, не дождавшись официального разрешения, — спешил скорее справить незаконный обряд. Рахманинов с трогательным тщанием и серьезностью надел Наташе кольцо на палец…

После короткого свадебного путешествия Наташа привезла Рахманинова в Ивановку. Их встречала вся дворня, среди прочих лихой парень Иван с тугими льняными кудрями и такими черными глазами, что раек сливался с зрачком. Собственно говоря, встречал Иван не господ, которым дерзко и небрежно кивнул издали, а Марину, чьим сундучком сразу же завладел.

— Ну, здравствуй, что ли, — сказала Марина, на которую опасная красота ее старого поклонника произвела несомненное впечатление… — Больно гордый стал или говорить разучился?

— Мы по-французски не обучены, — огрызнулся Иван. — А вы, бают, теперь только с мусью вращаетесь.

— Совсем обалдел? Мы в Швейцарию ездили. И не грубиянствуй, мон шер, не то по рылу огребешь.

Последние слова согрели душу Ивана, и он простил даже оскорбительное «мои шер».

Марина с Иваном вошли в дом с черного хода, поднялись в светелку. Она скинула шляпку, каштановые волосы рассыпались по плечам. Будто чужая сила кинула к ней Ивана. Он схватил ее за плечи, затряс.

— Марина!.. Марина!.. — бормотал, как потерянный.

Марина привыкла к господскому обхождению, в чем-то поступилась своей самобытностью, порядком запуталась в собственных и чужих чувствах, но простая, безыскусственная страсть Ивана нашла путь в ее сердце.

Она погрузила пальцы в его кудри.

— Непутевый ты мой!.. Да погоди, платье помнешь.

Рахманинов шел полями. По косогору паслось стадо. Пастух играл на жилейке. Рахманинов сдержал шаг, прислушался, потом пошел дальше. Он перелез через невысокую ограду, миновал клумбу с распустившимися левкоями, настурциями, анютиными глазками, поднялся на террасу, где стоял его старый «Бекштейн», и стал наигрывать мелодию «Сирени». Он не заметил, как подошла Наташа и стала в дверях.

— Что это? — спросила она, когда он кончил играть.

— Новый романс. Я закончил его здесь. Давай споем вместе.

— Я же не знаю слов.

— Прекрасно знаешь. Это «Сирень» Бекетовой.

А когда они спели, Наташа сказала искренне:

— Это твой лучший романс.

— Ты твердо усвоила заповедь Антона Рубинштейна.

— Я говорю серьезно. Так же серьезно, как ты написал это о Верочке.

— Что?

— Конечно. Это опять о ней.

— Я не знал этого… — искренне сказал Рахманинов.

— Верю. Сирень соединила вас.

— Откуда ты это знаешь? Я никому не говорил.

— Я все знаю. У Верочки не было от меня тайн. Она поверялась мне, а я потом плакала в подушку. А недавно она опять вспомнила о «сиреневом вине», когда я одевалась у нее к венцу. Это она собрала меня, Сережа. Она такая милая, добрая. И она не забыла тебя.

— Зачем ты это говоришь?

— Между нами не должно быть ничего смутного, затаенного, тогда мы проживем жизнь.

— Но ничего такого и нет, господь с тобой! Возле тебя нельзя быть смутным, неопределенным, темным, слабым. Ты слишком пряма и сильна. С тобой я ничего не боюсь. И я все время радуюсь тебе, Наташа.

— Вот это я хотела услышать, — сказала женщина. — А все твое пусть остается с тобой. Не надо ни от чего отказываться. Радуйся мне хоть немножко, Сережа, а любить я буду за двоих.

Тонкий, просквоженный солнцем дождь барабанил по листьям деревьев, лопухам, травам. Марина и Иван укрылись от дождя под «ракитой, увитой плющом».

— Значит, уезжаешь? — видать, не в первый раз завел Иван.

— Уезжаем, Ваня. Гастроли у Сергея Васильича.

— А у тебя тоже гастроли? — ядовито спросил Иван. — С приказчиком али с кем из гостей?

— Дурень ты! Да будь у меня кто, стала бы я с тобой возиться. Кой от тебя толк — грубости одни.

— Так чего же ты возишься?

— А ты подумай. Может, сам сообразишь своей бестолковкой.

— Тогда оставайся. Хватит чужой жизнью жить. Годы-то уходят.

— Не могу, Ваня, — как-то жалостно сказала независимая Марина. — Твоя правда, а не могу… Я не виновата. Такая уж во мне кровь. Умом понимаю, а сердце не пускает. Ну как они там без меня будут?.. Не могу их бросить, хоть убей. Несамостоятельные они…

— Пожалела овца волков! А у них, что заедают чужой век, — не чешется! — Иван распалился. — Ничего! За все ответят. Народ устал терпеть. Уже недолго ждать. В Ивановку слухи доходят: почали мужики бунтовать.

— Очнись! Чего ты городишь?.. Аж зубами заскрипел. Ну, и злой ты, Иван.

— Будешь злым. При барах-то тепленько, а пожила бы в деревне!

— Так чего же ты меня зовешь? — засмеялась Марина. — Я люблю, когда тепло.

— Забаловалась!.. Да плюнь ты на их подачки. Что мы, не проживем? Я для тебя горы сдвину. Наше время идет. Неужто сама не чуешь? Землю возьмем, сами себе хозяевами будем. Хватит — помудровали над нами.

— Нет, Ваня. С милым, как говорится, и в шалаше рай. А бросить их не могу.

— Свою жизнь единственную — кобыле под хвост?..

— Кобылу, Вань, себе оставь, — разозлилась Марина. — А я возле красоты живу. Сергей Васильич, коль хочешь знать, гений великий.

Иван с бешенством хватил кулаком по стволу дерева и переломил его…

Рахманиновы рано вышли из дома, слуги еще возились с багажом, пристраивая его в экипаже.

— Давай пройдемся немного, — предложил Рахманинов жене.

Они пересекли сад и вышли за ворота.

— Как я люблю все это, — сказал Рахманинов. — И до чего же не хочется уезжать.

— Вот те раз! Но ты же сам заторопил отъезд.

— Надо работать. Столько времени потеряно. Ты знаешь, я решил стать гениальным и богатым.

— Ого! — засмеялась Наталия Александровна. — Какие грандиозные планы.

— Твой отец спит и видит избавиться от Ивановки. А я хочу вернуться сюда не гостем, а хозяином.

— Зачем тебе эта обуза? На имении громадный долг.

— Я все знаю. Но если у меня будет успех, а он будет… С неудачами покончено…

— И это говорит странствующий музыкант!..

— Я слишком долго странствовал. И хочу прикрепиться к земле. Я люблю землю, это у меня с детства. Люблю копаться в ней, люблю нюхать, люблю все, что на ней растет. Лишь это — истинное, все остальное — мираж.

— Я не знала, что твои мечты так материальны.

— Тут другое… Совсем маленьким мальчиком я остался бездомным. И все время скитался… Какие-то родственники, профессор Зверев, ваш дом, Скалоны, Крейцеры, холостяцкие квартиры друзей, номера «Америки» — вечно без своего угла. Я хочу взять реванш за маленького бродягу и за нищего студента. Я хочу, чтобы у наших детей был дом, настоящий дом на прочной русской земле. Все зыбко, лишь над одним не властно время: сменяются царства, идеи, нравы, а земля лежит в своих пределах, и дом стоит, и лишь это твердо в нашем неверном мире.

— Мне все это очень близко, Сережа. Лишь бы ты не надорвался.

— У меня сил на десятерых. Ты разве не видишь, что я стал совсем другим человеком?

Слышится голос Марины:

— Можно ехать!..

И как некогда, удаляются от Ивановской усадьбы два экипажа. И как некогда, скрываясь за деревьями и кустами, пробирается следом за отъезжающими Иван — только не сопливый мальчишка, а сильный, опасный мужик.

Москва. Концертный зал в здании Благородного собрания. Исполняется До-минорный концерт Рахманинова. Дирижирует Зилоти, за роялем — Рахманинов. Финальная часть.