Страница 15 из 186
39 Charlemagne (фр.) - Карл Великий.
никакой, даже самый гениальный администратор не сможет остановить разрушение
французской государственности — этой кучи песка, собранной случайными
обстоятельствами. Я нарисовал перед Вашим величеством картину величественную, но
пагубную. Пусть, однако, Ваше сердце будет тронуто, но не обескуражено. Понадобились
века для того, чтобы подготовить наше падение, но это падение могло бы быть замедлено
мудрыми законами и учреждениями, если бы они у нас были.
— В чем же существо этих учреждений?
— Главное заключается в том, что сама нация должна быть вековечной
хранительницей законов. Поэтому законы должны быть просты, а свод их — доступен
каждому с раннего детства.
— Где же существуют такие законы?
— В Англии, Ваше величество, в Англии, — с жаром отвечал Дидро.
— Вы были в Англии?
— Сам я не был, но слышал об английских законах от Гольбаха и Гельвеция,
которые долго жили в Лондоне.
Дидро, казалось, не чувствовал двусмысленности ситуации.
— Я выучил английский язык только для того, чтобы читать в подлиннике Локка и
Гибона. Мне кажется, что Англия и, возможно, Голландия — наиболее разумно
устроенные государства в Европе.
Чувствуя интерес Екатерины, Дидро продолжал:
— Чтобы обеспечить устойчивость и процветание государства монарху в высшей
степени важно уступить обществу часть своей власти, однако только такую часть, которую
он никогда не потребует назад. Нужно также ясно обозначить границы уступаемого. В
Англии это не только сделано, но и стало одним из основных законов государства. Именно
поэтому государство процветает, а народ считает себя свободным.
Помедлив, Дидро произнес задумчиво:
— Вообще же говоря, нарушение соглашения между монархом и народом — всегда
первый шаг к деспотизму. Уничтожение же его — последний и роковой шаг, за которым
неминуемо следует распад нации, особенно, если изменение порядка происходит без
кровопролития. Это значит, что в стране не осталось нервов — все расшатано, все
уничтожено. Впрочем, Ваше величество понимает, что сейчас я говорю уже о моей
несчастной родине, а не об Англии, которой такая судьба не грозит.
Тон, которым произносились эти слова, был столь трагичен, что Том Андерсон,
глава знаменитой династии левреток, любимец императрицы, обычно спокойно
возлежавший на канапе рядом с Екатериной, поднял голову и внимательно посмотрел на
сидевшего перед его хозяйкой странного человека.
— Как счастлив народ, который не успел еще устроиться! — продолжал между тем
Дидро. — Дурные, а главное старые учреждения — непреодолимое препятствие для
появления новых и хороших.
По мере того как пафос Дидро нарастал, выражение выпуклых влажных глаз Тома
Андерсона становилось все более тревожным.
— В высшей степени гуманно, смело и величественно со стороны монарха самому
воздвигнуть плотину против автократизма. Поручив Вашим подданным составление
нового Уложения вы, Ваше величество положили в его основание первый камень.
Превратите созванную вами комиссию депутатов в постоянное учреждение и, главное,
оставьте за провинциями право назначать и смещать своих представителей. Этим вы
устроите дела в вашем государстве на гранитном основании, а не на куче песка. Ваши дела
не умрут, если будут закончены, а вы их закончите. Вся Европа с нетерпением ожидает
результатов ваших начинаний.
В этот момент вдохновенная речь Дидро была прервана Томом Андерсеном,
который вдруг глухо зарычал, показав мелкие острые зубы. Екатерина рассмеялась и
потрепала пса по загривку.
— Не обижайтесь, господин Дидро, сказала она, — у господина Тома, — она
называла собаку на французский манер, — не философский характер. Он в отличие от
меня не любит энтузиастов. — И помедлив, добавила: — Что касается меня, то я с
удовольствием выслушала вашу лекцию, господин философ.
— Это вовсе не лекция, — отвечал Дидро, несколько смешавшись. — Я излагаю не
правила, а факты.
— Но, помнится, кто-то из ваших друзей сказал, что знание правил освобождает от
необходимости знать факты.
Как показали дальнейшие события, Дидро не оценил серьезность этого первого
дружеского предупреждения.
2
В одно из первых свиданий с Дидро Екатерина завела речь о деле, беспокоившем ее
куда больше саллических законов. Причиной этого беспокойства был, как ни странно, сам
Дидро, сообщивший императрице в начале 1768 года (через своего друга Фальконе), что в
литературных кругах Парижа получила широкое хождение рукопись бывшего секретаря
французского посольства в Петербурге Клода де Рюльера, названная им «История и
анекдоты о революции 1762 года в России».
Дидро, получивший записи Рюльера из рук самого автора, посоветовал уничтожить
рукопись.
— Опасно говорить о государях, к тому же невозможно говорить всю правду, —
пояснил он. — В отношении же государыни, составляющей удивление Европы и радость
собственной нации, необходимы особая осторожность, уважение и осмотрительность.
Рюльер недоумевал:
— Что могло вам не понравиться в моих записках? Там приведены только факты,
которые я имел возможность наблюдать своими глазами.
— Вы же не будете спорить, — отвечал Дидро, — что взгляд иностранца на
события в чужой стране может сильно отличаться от того, как их понимают в России. К
тому же ваши более, чем прозрачные намеки на истинную причину смерти несчастного
Петра III, детали частной жизни императрицы, хотя и относящиеся ко времени, когда она
еще была великой княгиней, к примеру, ее связь с Понятовским, нынешним королем
польским...
— Но правда не может быть обидна государыне столь просвещенной, — отвечал
Рюльер. — Своими записками я лишь хотел удовлетворить любопытство нескольких
друзей, прежде всего, графини Эгмонт, не раз просившей меня об этом. Поверьте, я и не
помышлял, что на них можно смотреть как на политический памфлет.
На эти слова Дидро лишь пожал плечами. В письме Фальконе он, однако сообщил,
что Рюльер хотел бы быть назначенным на место Россиньоля, бывшего в то время
французским поверенным в делах в России.
Принять Рюльера Екатерина категорически отказалась. Тем не менее, российскому
поверенному в Париже Хотинскому было направлено указание попытаться приобрести
рукопись Рюльера и тем предотвратить ее публикацию.
Первой же встречей с Рюльером Хотинский доказал справедливость того, что
прямолинейность в дипломатии хуже глупости. Будучи едва знаком с Рюльером, он не
нашел ничего лучшего, как предложить ему тридцать тысяч рублей за опасную рукопись.
Тот оскорбился и принял меры предосторожности. С рукописи были сняты три копии,
одну из которых передали на хранение в канцелярию министерства иностранных дел,
другую — супруге маршала де Граммон, третью — архиепископу Парижскому.
Екатерине не оставалось ничего иного, как прямо обратиться к Дидро. Тот,
сопровождая Хотинского на вторую его встречу Рюльером, постарался исправить дурное
впечатление от первого визита, обратив все в шутку. Это ему вполне удалось. Рюльер
поручился честным словом, что рукопись не появится в печати при жизни Екатерины.
Забегая вперед, скажем, что французский дипломат сдержал свое слово.
Впрочем, в 1773 году еще невозможно было предугадать, как развернутся события
далее.
Стоит ли удивляться, что при первой возможности Екатерина попросила Дидро
откровенно высказать свое мнение о рукописи Рюльера?
— Это прекрасно написанное произведение, — сказал Дидро. — Автор перемешал
побасенки с истиной, но то и другое так ловко переплетено и согласовано, что составляет
нечто совершенно цельное. Если это и не историческое сочинение, то весьма