Страница 14 из 186
Пагинация двойная — по листам (169) и страницам (соответственно 398). Листок,
озаглавленный самим Дидро как последний, — начинается на стр. 175 (339), до него —
«предпоследний», единственный, кстати, писаный не черными, а красноватыми
чернилами. Затем — после feuillet о немецких колониях в Саратове (стр. 176-341) — еще
четыре записи, заканчивающиеся многозначительно: «Au premier papier politique qui lui
tombera entre les mains, elle le jettera loin d’elle»37. Смысл этих слов мы поймем, когда,
36 ГАРФ, ф. 728, оп. 1 ч. 1, e.хр. 217.
37 Первая же политическая записка, если она попадет ей в руки, будет выброшена подальше (фр.).
придет время говорить подробнее о неудачных дипломатических экзерсисах великого
философа в Петербурге.
Из содержимого тетради в сафьяновом переплете видно, что сюжеты бесед Дидро с
императрицей были чрезвычайно разнообразны. Они касались новостей литературной и
художественной жизни Парижа, состояния земледелия и скотоводства в России,
тянувшейся вот уже четвертый год войны России с Турцией, польских дел. Екатерина и
Дидро говорили о петербургских художниках и скульпторах, герцоге д’Эгильоне,
руководителе французской внешней политики, репертуаре парижских театров, конной
статуе Петра Великого — и многом другом. В своих записках Дидро рассуждает о
роскоши, терпимости, браке, дает вдруг чисто технические советы относительно
устройства кузниц и выплавки железа. Иногда он предается воспоминаниям о том, с
какими опасностями было сопряжено издание Энциклопедии, а потом вдруг, видимо,
отвечая на вопрос Екатерины, подробнейшим образом описывает ей, что нужно делать,
чтобы развить в себе гениальность. Он то говорит об отвращении к Академии, то
предается апологии деспотизма, всегда, впрочем, оставаясь верным себе и выражая свои
мысли совершенно свободно.
«Я философ, — говорит Дидро в конце своей рукописи, — такой же, как и другие,
то есть ребенок, болтающий о важных вопросах. В этом наше извинение. Все мы хотим
добра и поэтому говорим иногда весьма зло. И добавляет: «Тиран при этом хмурит брови,
а Генрих IV и Ваше Величество улыбаются».
Д е й с т в о в т о р о е
То чтитель промысла, то скептик, то безбожник,
Садился Дидерот на шаткий свой треножник;
Бросал парик, глаза в восторге закрывал
И проповедовал. И скромно ты внимал
За чашей медленно афею иль деисту,
Как любопытный скиф афинскому софисту.
А.С. Пушкин.
«К вельможе» (князю Н.Б. Юсупову)
1
С первой же встречи Дидро, один из самых блестящих говорунов того времени,
увлек Екатерину своим необыкновенным красноречием. Мармонтель был прав, когда
говорил, что тот, кто знал Дидро только по книгам, не знал его совсем. Речь Дидро
искрилась фейерверком парадоксов. Бесконечное разнообразие идей, поразительные
знания в самых различных областях — от математики до элоквенции — оживляли
очаровательный сумбур мыслей и образов, излагавшихся им со сверкающими глазами и
естественным благородством. Лоб крупной лепки, достоинство и энергия речи придавали
Дидро сходство с Аристотелем или Платоном.
Впрочем, когда Дидро слишком увлекался, Екатерина останавливала его, поднимая
голову от рукоделия.
— Я слишком долго ждала вас, господин Дидро, чтобы тратить время на
комплименты. Есть слишком много вещей, о которых я хотела бы знать ваше мнение и
надеюсь, что ответы ваши будут так же прямы и искренни, как те статьи в Энциклопедии,
которые я так люблю.
В послеобеденные часы, когда обычно проходили ее беседы с философами, на
императрице было ее излюбленное «молдаванское» платье из серого шелка без единой
драгоценности, которые указывали бы на ее высокий сан. Свободный покрой и широкие
двойные рукава скрывали намечавшуюся полноту.
Карие, с голубоватым отливом глаза Екатерины выражали вежливую
благожелательность. Густые каштановые с отливом волосы, зачесанные наверх ее
куафером Козловым, венчал небольшой креповый чепец, открывая высокий лоб.
Небольшая голова, хорошо поставленная на высокой шее, темные брови, греческий нос с
чуть заметной горбинкой, пухлые чувственные губы, в приподнятых уголках которых
таилась полуулыбка, придавали облику Екатерины необыкновенное обаяние, соединенное
с величавой гордостью, выработанной привычкой постоянно бывать на людях. Строгую
гармонию лица императрицы несколько портил лишь тяжеловатый, слегка выступавший
вперед подбородок.
— Могу уверить Вас, — отвечал Дидро, — что ложь не войдет в кабинет Вашего
императорского величества, когда там бывает философ.
Обещание свое Дидро сдержал. Тетрадь в малиновом переплете, сохраненная
Авраамом Норовым, доказывает, что он говорил с императрицей с тяжелой, порой
неуместной прямотой древнего стоика. Впрочем, в выборе сюжетов философ (помня, надо
полагать, о петербургских злоключениях своего друга де ля Ривьера) на первых порах
проявил похвальное благоразумие. Записи Дидро начинаются с изложения его взглядов на
проблемы законодательства.
Как и полагается философу, начал он ab ovo38 — со времен древней Галлии и Рима.
Подробно остановившись на саллическом праве, сложившемся во времена Хлодвига, он
похвалил Карла Великого, обновившего саллический закон и спасшего его от забвения.
«Шарлемань39 был великим человеком! — восклицал Дидро, постепенно
увлекаясь. — Он собрал декреты тех, кто правил Францией до него и добавил к ним свои
капитуляции. А что такое эти капитуляции? Это квинтэссенция воли народа, нужды
которого он пожелал узнать».
Надо полагать, что при этих словах в выражении лица Екатерины, погруженной в
рукоделие, промелькнуло нечто такое, что побудило Дидро сделать маленький реверанс.
— Если Ваше величество мало ценит Карла Французского или Альфреда
Английского, то это потому, что великая монархиня имеет особое право проявлять
разборчивость во взглядах на других великих монархов.
Екатерина действительно была небольшой поклонницей Каролингов.
— Проблема, однако, заключается в том, — продолжал Дидро, — что законы,
кодифицированные Карлом Великим, уже во втором поколении вновь потеряли свою силу.
В течение веков недостаток позабытых законов восполняли обычаи. Затем появилось
римское право, но оно не смогло смягчить жестокость феодального строя. И для монархов,
и для народа римское право осталось книгой за семью печатями. Если феодальные
государи и читали что-либо, то, пожалуй, лишь раз в 400 или 500 лет. Принципы римского
права были доступны только юристам, но юристы не представляют нации.
Покончив с Каролингами, Дидро перешел к Капетингам, не забыв Людовика
Толстого и Людовика Святого, Филиппа-Августа и Людовика XI.
— Во времена Капетингов, — говорил он, — во Франции сложилась новая
юрисдикция, чисто фискальная по своему происхождению. Этим был окончательно
ниспровергнут порядок, заведенный Карлом Великим, от которого сохранились только
пэры Франции. Создали один суд, потом завели другой, не уничтожив первого, и не
заметили, что это неминуемо повлекло за собой столкновение тысячи различных
юридических инстанций.
Произнеся это, Дидро взялся было за парик, явно намереваясь сдернуть его, но
вовремя одумался и сделал вид, что поправляет букли.
— Когда в стране слишком много судов, слишком много парламентов, слишком
много законов, которые к тому же не согласуются друг с другом - в ней начинается
анархия! — воскликнул он. — Реформы Мопу, пытающегося возродить Генеральные
штаты, обречены на неудачу, поскольку они запоздали. Франция стоит на краю пропасти, и
38 С самого начала (буквально - с яйца) ( лат.).