Страница 11 из 186
энтузиастом добра.
«На меня, — говорил он, — производят более сильные впечатления прелести
добродетелей, нежели безобразия порока. Я тихонько отворачиваюсь от плохого человека
и бросаюсь в объятия хорошего. Если в каком-нибудь произведении, картине, статуе есть
хоть что-нибудь хорошее, мои глаза останавливаются именно на этом. Я ничего не вижу,
кроме хорошего, и ничего другого не удерживаю в памяти».
Гримм с его талантом распознавания людских характеров не мог не ценить этого.
Ну, разумеется, и пользоваться в своих целях.
Вот и теперь он больше слушал своего словоохотливого друга, чем говорил сам.
— Однако, я, кажется, заговорил тебя, — спохватился наконец Дидро. — Как ты
нашел Петербург?
— С’est un vrai tourbillon, mon cher, un vrai tourbillon25, — произнес Гримм. Каждый
день — молебны, балы, обеды. Эти праздники меня доконают.
— А что императрица, видел ли ты ее?
— Я был представлен ей вместе с графом Людвигом и, надо признаться, принят ею
чрезвычайно милостиво.
— Какой ты ее нашел? — Дидро, не отпускавший во время беседы руку своего
друга, порывисто потянулся к нему.
— Это великая женщина, — просто ответил Гримм. — Она величественна и
проста. Скажу тебе по правде, Дени, из европейских монархов я мог бы сравнить ее только
с Фридрихом. Тот же масштаб, та же порода — и эта удивительная естественность...
Дидро, не любивший прусского короля, поморщился.
— Но вот незадача, мой друг, — продолжал между тем Гримм, — генерал Бауэр, он
служит здесь при дворе, объявил мне от имени императрицы, что Ее величеству угодно
принять меня в свою службу.
— Поздравляю, — воскликнул Дидро, — ты будешь прекрасным воспитателем
великого князя.
— Ты забываешь, мой друг, что великий князь достиг совершеннолетия и не далее
как третьего дня женился, — отвечал Гримм со спокойной усмешкой. — Впрочем, он
представился мне, и я нашел его вполне достойным молодым человеком.
— Так в чем же должны состоять твои обязанности?
— Генерал не уточнил, — сказал Гримм. — Впрочем, это не имеет значения, я
решил отказаться.
— Но почему? — воскликнул Дидро.
— Думаю, что по той же причине, что и ты, мой друг, столько медлил с приездом.
Екатерина — великая государыня, но она правит странной страной. Впрочем, это еще и не
страна, так, набросок, мираж. Карикатура на Европу, написанная рукой турка.
— Однако ты зол сегодня, — проговорил Дидро.
— Ничуть, - спокойно отвечал Гримм. — Не скрою, я растерян, потому что не знаю,
как отказаться. Что же касается России, о, ты сам все увидишь.
25 *Суета, мой друг, суета. (фр.)
Гримм помедлил, остро глянул на своего друга и добавил:
— Если захочешь, конечно.
Только спустя несколько дней, под конец свадебных торжеств, Гримм нашел случай
объясниться с императрицей. Вот как он сам описывал впоследствии состоявшийся между
ними разговор:
«Войдя в комнату, я увидел государыню с тем величавым выражением достоинства,
которое в ней было так естественно и не имело ничего строгого, а между тем меня
смутило.
- Ну что же, - сказала она, - вы желали переговорить со мною. Что имеете вы сказать?
- Если Ваше величество, - отвечал я, - сохранит этот взгляд, то я должен буду удалиться, потому
что чувствую, что голова моя не будет свободна и что, следовательно, напрасно было бы злоупотреблять
минутами, которыми Вам угодно мне пожертвовать.
Улыбка просияла на ее лице.
- Садитесь, - сказала она, - и потолкуем о наших делах.
Успокоенный таким милостивым обхождением настолько же, насколько я был скован перед этим,
я высказал, что если бы я безусловно тотчас согласился бы принять сделанное мне предложение, то
доказал бы этим лишь готовность во что бы то ни стало воспользоваться счастием, что подобного рода
людей у государыни найдется вдоволь под рукой; что предложение это вскружило бы голову и покрепче
моей; что, тем не менее, оно заставило меня задуматься; что как бы я ни был счастлив посвятить ее
службе остаток дней своих, тем не менее даже ее всемогущество не может изменить того, что я две
трети своего существования провел вдали от нее; что мне было уже за 50 лет и что я не в праве
надеяться изучить русский язык; что по моему убеждению нельзя быть полезным деятелем, не зная языка
того края, которому служишь»26.
Гримм упомянул и об интригах и происках, так часто встречающихся при дворе,
высказал опасение насчет неизбежной зависти, которая заставит его делать промахи.
Екатерина, улыбаясь, отвечала, что не понимает таких тонкостей.
Не сказал Гримм Екатерине в тот раз лишь одного. Главного, в чем он признался
лишь спустя много лет:
«Не лета мои, не невозможность изучить русский язык, не двор, с окружающими
его опасностями, не страх ошибок удерживали меня от исполнения столь лестной и
счастливой для меня воли государыни, меня удерживало опасение, что столь блестящая
перемена в службе моей не может быть продолжительной. Я предпочитал полное лишение
предлагаемого неверной возможности его потерять».
Признание любопытное, и к тому же доказывающее, что Гримм, был если и не
искренним, то, во всяком случае, чрезвычайно умным человеком. А это, согласитесь,
немало.
9
26 Цитируется с сохранением стилистики оригинала по «Автобиографической записке» Ф.-М. Гримма,
опубликованной в Сборнике императорского российского исторического общества, т. 2,. СПб, 1868 г., стр.
324-393.
Точная дата представления Дидро Екатерине достоверно не известна. С
уверенностью можно сказать только то, что первая встреча императрицы и философа
произошла не позже 5 октября, то есть через пять-шесть дней после приезда Дидро в
российскую столицу.
По признанию самого Дидро, он был настолько взволнован во время этой встречи,
что решительно не помнил, о чем говорил. Должно быть, однако, слова его доставили
удовольствие Екатерине, во всяком случае, тронули ее своей искренностью.
После часовой беседы она сказала ему:
— Господин Дидро, видите дверь, в которую вы вошли? Она будет открыта для вас
всякий день с трех до пяти часов пополудни.
Кабинет императрицы Дидро покидал в состоянии сильнейшей ажитации. В
письме дочери, он признавался, что, собираясь в Петербург и подумать не мог, что будет
беседовать с русской императрицей один на один каждый день. Небольшая аудиенция
после месячного ожидания и возможность проститься — вот все, на что он рассчитывал.
Вышло, однако, по-другому. За пять месяцев, проведенных в Петербурге, Дидро
беседовал с Екатериной не менее шестидесяти раз. Разговор длился обычно от полутора
до двух часов, хотя Дидро, никогда не знавший точно, который час, часто опаздывал и
приходил во дворец, когда наступало время приема других лиц. Екатерина порой не знала,
как распрощаться с увлекшимся философом.
Были и другие сложности. Дидро, не признававший условностей ни в одежде, ни в
поведении, в Париже в кругу своих друзей-философов слыл большим оригиналом. В
Петербурге же, при пышном екатерининском дворе, да еще во время праздников, он
выглядел странно.
«Он никогда даже не думал о том, что во дворец нельзя являться в том же костюме,
в котором ходят в чулан; он отправлялся к императрице весь в черном», — вспоминала
дочь Дидро.
По приказу Екатерины Дидро прислали придворный костюм.
Это, однако, мало что изменило. В кабинете Екатерины философ чувствовал себя
совершенно свободно.
«Дидро берет руку императрицы, трясет ее, бьет кулаком по столу; он обходится с