Страница 10 из 186
где остановилась ланд-графиня Каролина со своими детьми и свитой.
Литературный критик, журналист, теоретик музыки — Гримм обладал
многочисленными талантами, главным из которых был талант устраивать собственные
дела. С Дидро, д’Аламбером, Гольбахом он близко сошелся еще в конце 40-х годов, когда
впервые появился в Париже в качестве наставника детей графа Шенберга. Выпускника
Лейпцигского университета и начинающего литератора одинаково радушно приняли и в
кругу философов, и в аристократических салонах. Впрочем, в доме Шенберга Гримм
оставался недолго. Он стал чтецом принца Саксен-Готского, а затем секретарем графа фон
Фризена, племянника маршала Морица Саксонского.
Известность в Париже, а впоследствии и во всей Европе, принесла Гримму его
«Литературная корреспонденция». Этот рукописный журнал, сообщавший о последних
новостях художественной и литературной жизни Парижа, по просьбе просвещенной
герцогини Луизы-Доротеи Саксен-Готской начал издавать аббат Рейналь в 1747 году.
Гримм, приглашенный Рейналем для сотрудничества в 1753 году, быстро поставил дело на
широкую ногу. За 300 франков в год владетельные государи многочисленных немецких
княжеств могли дважды в месяц получать обстоятельные описания луврских Салонов и
вернисажей, спектаклей в «Комеди франсез». С 1763 года к подписчикам «Литературной
корреспонденции» присоединился Фридрих II, а с 1766 года — Екатерина. С этих пор имя
Гримма приобрело европейскую известность.
Ближайшим сотрудником Гримма по «Литературной корреспонденции» был Дидро,
из-под пера которого почти два десятилетия выходили самые блестящие статьи этого
уникального издания. Случалось, что пока Гримм отсутствовал в имении мадам д’Эпине,
проводя время в беседах с политиками и финансистами, Дидро ночь напролет писал о
картинах Вьена, Греза и Ван Лоо, скульптурах Гудона и Фальконе для очередного выпуска
«Литературной корреспонденции». Без особой натяжки можно сказать, что слава Гримма
покоилась на труде Дидро.
Как ни странно, такое положение удовлетворяло обоих. В отношениях с собратьями
по философскому кружку Дидро был наивен, как ребенок или, вернее, как гений. Он не
знал чувства зависти. На перешептывания (и при жизни Гримма, и после его смерти) об
умении его друга извлекать пользу из чужого труда или о сомнительных услугах,
оказываемых им многим европейским дворам, Дидро отвечал ясной улыбкой человека,
неколебимо верящего в добро.
Когда Гримм по своему обыкновению бочком, как человек светский, но
проводящий много времени за письменным столом, вошел в гостиную Нарышкина,
радости Дидро не было предела. Забыв о своих недомоганиях, он вскочил с дивана и
заключил друга в объятия. Гримм, терпеливо снес бурное проявление чувств своего
экспансивного товарища, бережно отстранил его со словами:
— Ты несносен, Дени. Можно ли так вести себя? Вот уже три месяца, как я не
получаю от тебя никаких известий. Подумай сам: выезжаешь из Парижа весной, а
приезжаешь сюда только осенью. Ты пропустил весь belle saison24.
По-французски
Гримм выражался не совсем правильно, как бы с некотором усилием, но недостаток этот
24 Теплое время года (фр.).
вполне компенсировал приятный бархатистый тембр его голоса и несколько небрежная, но
располагавшая к себе манера держаться.
Дидро, усадив своего товарища в удобное кресло, стоявшее возле изразцовой печи,
принялся рассказывать о своих дорожных приключениях. Гримм внимательно следил за
оживленной жестикуляцией, которой сопровождал свои слова сидевший напротив него
взъерошенный человек с профилем хищной птицы. Привычно доброжелательное
выражение его лица отражало радость узнавания чудачеств старого друга. Так
умудренный опытом отец смотрит на озорного, увлекающегося, но достойного одобрения
сына.
Давайте же оставим ненадолго двух друзей, — после полугодовой разлуки им есть,
что сказать друг другу — и присмотримся повнимательнее к двум философам,
появившимся в Петербурге осенью 1773 года. Это поможет нам лучше понять смысл и
логику дальнейших событий.
Дидро и Гримм, как Кастор и Полидевк, перенесенные в век Просвещения, были
едины в своей противоположности. Оба принадлежали к среднему сословию. Отец
Гримма был лютеранским пастором в Регенсбурге, ставшим впоследствии
суперинтендантом. Дидро родился в семье ножовщика, впрочем, вполне почтенной.
Представители ее два века занимались этим ремеслом в родном Лангре.
Дидро не находил ничего зазорного в своем низком происхождении. До конца
жизни он сохранил любовь к жителям Лангра, все время открывая в них какие-то
особенно привлекательные черты характера. Он говорил, что из-за сильных ветров,
нередких в тех местах, обитатели Лангра стали похожи на флюгеры, устойчивые к
переменам судьбы и восприимчивые к новым веяниям. Сам Дидро также, подобно
флюгеру из Лангра, чутко улавливал флюиды эпохи.
Гримм не любил вспоминать о своей жизни до приезда в Париж. Франция стала его
духовной родиной. И по образу жизни, и по складу ума он был скорее французом, чем
немцем.
Ученик и воспитанник иезуитов, Дидро яростно выступал против католической
церкви. Он был убежден в том, что человеческая природа совершенна, мир Божий
прекрасен и зло лежит вне его. Оно есть следствие дурного образования и дурных
учреждений. Во времена, когда француз, не проявивший должного почтения к
религиозной процессии, рисковал быть ошельмованным и даже казненным, такая позиция
была серьезным протестом против ханжества в религиозно-нравственных вопросах
феодального абсолютизма, формализма в искусстве и обскурантизма в мышлении.
В апреле 1771 года Дидро писал своей русской знакомой, княгине Екатерине
Дашковой:
«Каждый век имеет свое особое направление, которое его характеризует.
Направление нашего века заключается, по-видимому, в свободе. Первая атака против
суеверия была очень сильна, сильна не в меру. Однако раз люди осмелились атаковать
предрассудки теологические, самые устойчивые и наиболее уважаемые, им невозможно
уже остановиться. От них они рано или поздно обратят свои взоры и на предрассудки
земные».
Дидро, возможно, самый глубокий мыслитель века Просвещения, был одним из
тех, кто произвел революцию в умах.
Гримм был личностью совершенно другого масштаба. Талант его заключался в:
необыкновенном умении понимать характеры людей и мотивы их поведения, проникать
умственным взором в суть сложных взаимосцеплений политических конъюнктур своего
века. Кроме того, Гримм был литературным критиком, с живым и быстрым умом и
чрезвычайно тонким вкусом.
В каком-то смысле Гримм был более цельной натурой, чем Дидро. Космические
масштабы мышления француза, его гигантская эрудиция имели свои недостатки. Эстетика
Дидро противоречива — он одинаково любил сурового бытописателя Шардена и
сентиментально красивого Греза, шаловливых амуров Фальконе и классически
совершенные бюсты Гудона. Дидро творил легко, был нетерпелив и неусидчив — и в то
же время три десятилетия кропотливо трудился над изданием Энциклопедии.
Энциклопедия стала прижизненным и посмертным памятником Дидро,
увековечившим его имя. После Гримма остались «Литературная корреспонденция»,
многочисленные статьи да пара модных в свое время памфлетов. Самый известный из них
— «Маленький пророк из Богемишброде», в котором Гримм, выступив арбитром между
приверженцами старинной музыки и новой (ее вождем и символом был Глюк, вывезенный
из Вены Марией-Антуанеттой), решительно встал на сторону последней.
И еще одно. Дидро был добр по натуре. Он, если так можно выразиться, был