Страница 65 из 84
Терентий Мальцев просился в школу.
— Вот, смотрите. Вместе со мной в России не училось тогда 16 973 410
детей в возрасте от 8 до 14 лет. Из каждых четверых российских ребят учился
только один, а в Сибири — один из пяти-шести. А вот в Северной Америке на
народное образование расходовалось в среднем на каждого жителя 7 рублей 10
копеек, а в России — всего 44 копейки. Во сколько же это крат меньше?
Потом Терентий Семенович обратил мое внимание на любопытный рисунок,
иллюстрирующий расходы на образование. Стоят мужчины в национальных одеждах:
кто в элегантном костюме, кто в куртке, при галстуке, в цилиндре или в
шляпе, с тросточкой, все в ботинках, а наш бородатый русский мужик в зипуне
и сапогах.
— Вернее было бы в лаптях его нарисовать...
За каждым на полках книги: у американца две полных полки книг, у
россиянина одна-единственная книжица в уголке пустой полки.
— А вот на эти цифры обратите внимание. На каждые сто жителей
отправлялось по российской почте 533 письма. Это за год! А в Великобритании
9 494 письма. Передавалось у нас 16 телеграмм, а в Великобритании 202, в
Германии по почте за год поступало в среднем 2817 экземпляров газет, а в
России — всего две газеты. Две газеты на сто жителей.
Под впечатлением этих сравнительных цифр и иллюстрирующих рисунков к ним
я спросил Терентия Семеновича, когда же и как он учился читать-писать.
— А кажется, всегда умел, как и дышать, — ответил он. — К началу русско-
японской войны грамотеем уже слыл. Это, выходит, на восьмом году жизни.
Когда надо было кому весточку на войну написать, бабы меня звали.
И читать, и писать он учился точно так же, как и по земле ходить — без
помочей. Буквы не по букварю изучил, а по всяким бумажкам да оберткам, какие
в руки попадались. Всю деревню обегает, пока не скажет кто-нибудь, что за
буквы на той бумажке написаны. Не сохранилось и первых его уроков письма,
потому что не в тетрадках писал, не на бумаге, а на снегу зимой, на
запотевшем окне, на мокрой земле широкой деревенской улицы после дождя.
Недавно я просматривал письма, адресованные Терентию Семеновичу Мальцеву.
Те письма, которые он разрешил мне прочитать и которые явились откликом на
ту или иную телевизионную передачу, на ту или иную статью о нем. Зрители и
читатели выражают в них свои добрые чувства к нему, «великому российскому
земледельцу», «любимому народом колхозному академику». А точнее сказать,
подают голос: мы вас знаем, любим; хорошо, что вы есть, благодарим за все,
что вы делаете и что отстаиваете.
Однако обнаружил я в этих письмах и вот какое сожаление: писатели и
журналисты рассказывают, что у Мальцева в личной библиотеке более пяти тысяч
книг, «это больше, чем у А. С. Пушкина в доме на Мойке», в телевизионных
передачах показывают ее, но еще никто не рассказал и не показал, какие книги
читает Мальцев.
«Я понимаю, что поле, природа — это наша лаборатория. Но почему так мало,
до обидного мало показывают вас, ученого, за рабочим столом, за книгой? —
сетует в письме преподаватель вуза книголюб Я. И. Денисов из Львова. И
продолжает: — Понимаю и согласен с вами, что важно не количество книг в
личной библиотеке, а сколько прочитал их человек, какую пользу извлек из них
для себя и дела. Именно поэтому и хотелось бы побольше узнать, какие мысли
волнуют нашего великого современника, о чем думает ученый, образ, жизнь и
работа которого служат примером всем нам, являются нашей гордостью».
А как стремятся в его кабинет попасть, на библиотеку своими глазами
взглянуть экскурсанты-школьники, группы которых очень часто приходят и
приезжают в деревню Мальцево, лелея надежду встретиться с «дедушкой
Мальцевым». Ну, а когда встретятся, то руководитель группы непременно и про
библиотеку вспомнит, на что Терентий Семенович обычно отнекивается: мол, там
беспорядок.
Уточнить хочу, там тот порядок, который удобен хозяину и нарушить который
он никому не дозволяет. Здесь он предпочитает быть один, наедине с книгами —
своими друзьями и умными собеседниками. Если и допускает кого в этот мир, то
не сразу и не ради удовлетворения любопытства своего гостя, а когда
обнаружит в человека единомышленника.
Мне повезло. Не несколько мгновений или часов, а много дней и вечеров (и
зимних, и весенних, и летних) я провел с Мальцевым в его кабинете Кажется,
поведал он за эти дни и вечера всю свою жизнь, все, что было в его жизни
примечательного и будничного, все, что волновало его и волнует сегодня, все
свои взгляды на практику и теорию, на сельское хозяйство и на нравственные
основы нашего бытия.
Неловко мне приглашать читателя в чужую избу, скажу лишь: если что и
напоминает, что здесь живет человек с мировым именем, то только книги. Много
книг. Так много, что ни для какой мебели, тем более современной, и места-то
нет. Поэтому, кроме книжных шкафов, стола и табуреток, ничего никогда не
покупалось и в дом не заносилось — и без того тесно.
Я просматривал библиотеку, собранную Мальцевым и постоянно пополняемую. В
ней, считает хозяин, тысяч пять книг. Думается, больше — тысяч шесть с
лишним, добрая четверть из них — по философии. Собраны не ради модного ныне
накопительства, а для чтения. Не могу уверять, что все они прочитаны. Но
какую только книгу ни извлекал я из тесных шкафов, каждая помечена рукой
читавшего: подчеркнуты фразы, абзацы, целые страницы. Где тонкой, где жирной
чертой, а где и виньетками на полях разрисованы — это те места, которые
побудили его к размышлениям, убедили в чем-то и которые, в разговоре или
споре, он находил и зачитывал. Зачитывал вовсе не для того, чтобы подкрепить
свои слова цитатой из книги, нет. Книга для него — это размышления автора,
которого он приглашает в собеседники.
— Вот что умный человек по этому поводу говорил...
Находил книгу, нужную в данный момент разговора, быстро: беглый взгляд по
полкам — и извлекает на свет божий именно ее, хотя и хранилась она не в
первом ряду, не под рукой.
— Читай...
Я читаю вслух. Мальцев слушает, кивает головой, подтверждая верность
мысли.
— На Аристотеля ссылается? Сейчас найдем. А ты читай, читай. — И Терентий
Семенович, не первый уже раз, опускается на четвереньки и так передвигается
вдоль шкафа — еще какую-то книгу на нижних полках ищет. На четвереньках,
босиком. Кстати, все дни, когда я был у него, видел его в избе только босым.
Так, босиком, и в холодные сенцы выходил. Правда, в одном из писем я
прочитал недовольство по этому поводу: мол, как можно показывать всемирно
известного человека босым? Мол, все знаменитые люди у нас обеспечены всеми
благами, и мы это знаем, а на Западе могут подумать бог знает что.
Наверное, так думают многие, кто считает, что заслуги не бывают без
материальных благ. Одно могу на это ответить: Мальцев распоряжается своими
выдающимися заслугами так, как, пожалуй, не распоряжается своим положением
ни один бригадир. И если он пользуется какими благами, то только теми, какие
даются и каждому соседу его, рядовому колхознику. Все, что сверх этого, он
не принимает.
Ну, а то, что Мальцев босиком ходит, это, разумеется, не от бедности, это
крестьянская привычка. Он до недавнего времени и по полю — по пашне и по
жнивью — всегда босыми ногами ступал. Ученые-медики утверждают, что это
очень даже полезно для здоровья. Наверно, если ты не изнежен и босиком
пробежаться по росе можешь не только в песне.
О том, какие и как читает Мальцев книги, я постараюсь рассказать по ходу
своего повествования. А сейчас вернусь в прошлое. Это ныне перед ним, как и