Страница 13 из 84
У него сто коров. Но ни к бурту, ни к стогу он дороги не знает, ему привезут
на тракторной тележке или кормораздатчике все, что положено по рациону. Ну,
а чтобы не как-нибудь кормил, чтобы хорошо кормил, он, как и доярка, от
надоя получает.
— Четвертое — скотник работает посменно, восемь часов. Транспортеры
движутся, он кое-где метелочкой или скребком подхватит к нему навоз, нажмет
кнопку, чтобы насос выкачал жижу из ямы в накопитель, на корову шумнет, если
бодаться вздумает, — и все...
— Тоже может в белом халате работать?
— Мог бы, если бы хвостами коровы не размахивали, — с шутливой улыбкой
ответил Сергей Иванович.
* * *
Деревня утонула в садах и березах. Сады — по крышу, а березы — к небу
тянутся, стерегут покой и тишину — не пробраться ветру сквозь гущу ветвей.
От этих берез деревня на склоне холма кажется уютной, высветленной, высокой
и лучистой. Не потому ли и названа она Лучесой?
В низине, где плещется пруд, обнимающий всю деревню, устроились рыбаки.
За прудом на холме стоят комбайны, жатки, сеялки, плуги — утомились,
отдыхают, ждут своего срока. За мехдвором, на виду у всей деревни, та ферма,
где в белых халатах работать можно.
Тихо в деревне, тихо на ферме. Только на косогоре за фермой движение,
снуют трактора с тележками — торф подвозят. Потом его перемешают с навозом,
накопленным за зиму в отстойниках, вывезут на пашню все подчистую: и
отстойник вычищен, и пашне будут сполна возвращены плодородные силы — каждый
гектар до сотни тонн компоста получит.
Высокой и уютной кажется деревня, хотя и нет в ней модных ныне типовых
многоэтажек. Стоят деревянные да кирпичные дома с просторными террасами,
выкрашенные, охваченные резными узорами, как поясками, для красоты и
порядка, но больше из молодой лихости, и уверенности в незыблемости жизни на
земле.
Правда, все это на виду только зимой, а летом за густой придорожной
зеленью, в садах и березах — не разглядеть, лишь кое-где проглянет окно,
тропа к дому, калитка. Ходил я по Лучесе, по ее аллеям и тропинкам,
стесненным луговыми травами, синими колокольчиками и белыми ромашками, —
словно по территории дома отдыха, озвученного к тому же не транзисторными
ритмами, а птичьим гомоном: соловьи, щеглы, малиновки. Из библиотеки ли
выйдешь, или из магазина, из амбулатории или колхозного музея — прямо у
дороги, у пешеходной тропы, у калитки гнездовья птиц, обычно осторожных,
предпочитающих прятаться в густых, закрапивленных зарослях где-нибудь в
овраге.
Погода выдалась хмурая. Дожди текли на сады, на дома, на асфальтированные
улицы и тропинки. И, обмывая, только чище их делали. Яркая и звонкая чистота
эта нигде не была заезжена колесами, не исполосована гусеницами, не захожена
ногами, словно ограждена была невидимой оградой.
Что-то похожее я видел и в поле, на ферме, на машинном дворе — чисто,
аккуратно, по-хозяйски ладно, ничего «забытого», где попало брошенного, как
попало поставленного.
По вечерам, когда все тридцать две колхозные машины соберутся на ночевку
в просторный гараж под одну крышу, кажется, — хозяйство приготовилось к
смотру, который назначен на утро, и поэтому все так выправлено, вычищено,
выкрашено, будто перед этим машины неделю в рейс не выходили, под дождем
будто не мокли и раскисшие проселки не преодолевали с рыком, воем и стоном.
А колхозные шоферы! Будто никогда и не приходилось им лежать в грязи под
машиной, пришли поутру, — вовсе и не колхозные шоферы, пусть и не при
галстуках, но и не в промасленных ватниках. Разошлись по машинам, ногу на
стартер — и поехали! Потому что в гараже (не гараж — ангар!) в любую стужу
зимнюю тепло и даже воду на ночь сливать не надо.
Спросил я у шофера, молодого парня, не успевшего еще снять солдатскую
гимнастерку, как живится-работается.
— У нас можно работать, — ответил он гордо. — У нас получше, чем в
автохозяйствах, все организованно.
Он не выбирал между городом и родной деревней. Он пришел из армии, увидел
и остался. Но механизаторы старшего поколения, кого ни спроси, или уезжали,
а потом вернулись, или думали уехать, да остались «на время», поверив на
слово председателю, что и здесь, в Лучесе, будут человеческие условия.
— Это теперь так, — рассказывал мне шофер, один из тех, кто когда-то
хотел в город «умотать», — вроде бы и без натуги люди работают, а так, между
прочим. Пятнадцать дней — и нет зерновых, убрали до колоса. За восемь —
десять дней со льном управляемся, а его у нас полтыщи гектаров. Две недели —
и картошка вся выкопана, хоть и не шутка — двести двадцать пять гектаров ее.
С кормами тоже... и солому, и сено подборщик в кирпичики прессует и
связывает. Зимой не надо ни дергать, ни резать тот стог — бери с краю
сколько надо кирпичиков и — вся забота. Или силос тот же... На улице вон
дожди льют, а нам и горя мало, косим да возим, потому что дороги есть. А на
ферме?.. Как на заводе хорошем — чистота и порядок, с любым образованием
идти туда не стыдно. Наоборот, гордятся люди: в тепле, по часам, без авралов
и сверхурочных. А было... в грязи и день и ночь, и конца-края, просвета не
видно...
Он вспоминал, как надумал от этой беспросветности в края иные податься,
как к председателю за справкой пошел, а я пытался понять: что же положило
предел этому уходу? Что привлекает молодежь сейчас? Ведь в колхозе, этом
типично нечерноземном хозяйстве, давно забывшем о шефской помощи горожан
(сами помогают соседям!), сегодня нет нужды ни в механизаторах, ни в
животноводах, ни в полеводах — хватает! И хватает не с горем пополам, а, как
говорится, есть столько, сколько нужно. При этом работают не старички (хотя
и они в страду без дела не сидят), а молодой и здоровый народ, которому
выходить на пенсию не раньше как к концу нынешнего века.
А мучили меня эти вопросы вот почему. Совсем недавно я был в «Красном
добровольце», в хозяйстве, известном далеко за пределами Смоленщины. И
известность эта вполне заслуженная. По большинству производственных
показателей колхоз не просто опередил многих, в том числе и Лучесу, он
достиг почти предельных на сегодняшний день высот. Но вместе с этим, как ни
странно и горько, и другой предел четко наметился. Завтра, если даже не все,
а половина колхозников пенсионного возраста не выйдут в поле и на ферму —
закричит председатель «караул»: коровы останутся недоенными, нива окажется
без хозяйских рук.
Знает это председатель. Знает и все мучительнее задумывается: что, где,
когда он упустил?
Со стороны пока еще не замечают этой тревоги в председательской душе:
мол, о чем тревожиться, если хозяйство в зените славы. Но от этого еще горше
ему. Не мог и я успокоиться: ведь не в плохом хозяйстве, не у председателя-
недотепы или грубияна все это случилось.
Вот и поехал в Лучесу, где совсем иная картина. Сидим с Сергеем
Ивановичем. Он в прошлое мыслями перенесся: оттуда, из прошлого, надо
начинать, потому что вдруг ничего не делается, а уж успех наскоком и вовсе
не достигается.
— Во-первых, мы не опоздали с благоустройством села. И не ждали, когда
нам кто-то что-то сделает, — свою строительную бригаду сколотили. Пусть и
немного, но десять — двенадцать домиков в год она нам ставила и сегодня
продолжает ставить. Неплохо, правда же? А понадейся мы на дядю-подрядчика,
может быть, тоже без молодежи остались бы...
— А может, первенствующую роль тут все же сыграли производственные
условия? Когда упорядочен труд и отдых человека, когда работа ему нравится,
то уж с бытовыми неудобствами он легче мирится, да и устранить их в его