Путешествие

  Качались лампионы. В больших окнах гимнастического зала отражались разноцветные огни. В темноте за окнами падал снег, Генрик был как в лихорадке. Первый раз в жизни он обнимал девушку.

  Музыка перестала играть. Они остановились посреди зала. Мальчики и девочки смеялись, топали, били в ладоши, кричали «бис». Оркестр, состоящий из скрипки, рояля и ударных, заиграл снова. Генрик протянул руки. В эту минуту к ним подошел Стефан Малек. Это был товарищ Генрика, веселый мальчик с белым чубом, любимец класса. Он церемонно поклонился и сказал:

  — Заботясь о твоей спортивной форме, уважаемый мастер, считаю своим долгом сменить тебя. Если ты будешь слишком себя утомлять и слишком много времени посвящать светским развлечениям, ты можешь не удержать в будущем году звания чемпиона Варшавы.

  Он поклонился Ванде и, не успел Генрик раскрыть рта, как тот повел ее танцевать.

  Ошеломленный Генрик стоял на середине зала. В одну секунду он лишился того, что казалось ему самым значительным из всего изведанного до сих пор. Он еще ощущал теплоту девичьего тела, которую почувствовал впервые. Стихи Тувима звучали в его ушах. Нежданное богатство и нежданная нищета, нежданная радость и нежданное отчаяние столкнулись друг с другом в гимнастическом зале, преображенном лампионами и игрой света в бальный зал. За окнами в темноте бесшумно падал снег.

  Ванда танцевала со Стефаном. Он что-то говорил, она смеялась. Смеясь, откидывала голову назад. Даже не взглянула в сторону Генрика, он ее уже не интересовал.

  Генрик  повернулся и выбежал из зала.   Сбежал с лестницы, перепрыгивая через три ступеньки, не обращая внимания на подшучивание веселившихся мальчиков и девочек. Ему хотелось как можно скорее убежать от места разочарования и поражения, очутиться на холодных и просторных, пушистых от снега улицах.

  Бороться и побеждать он не умел.

  Ночью Генрик спал неспокойно. Собственно, это был не сон, а какое-то забытье. Он лежал, утопая в жарком зеленом атласе, обрамленном кремовым кружевом и расшитом круглыми румяными лицами с круглыми голубыми глазами и гладкими  каштановыми  волосами, подстриженными спереди челкой. На мгновенье приходил в себя и снова погружался в забытье. Тьма его комнаты была полна шепотов о странном телеграфисте, который не умел играть на кларнете.

  Утром Генрик проснулся с улыбкой. С неопределенной улыбкой изумления и радости. Он думал о том, что же с ним произошло, так как чувствовал, что был уже не тем, кем был вчера. Он стыдился  самого себя, но к этому стыду примешивалась нежность и какое-то любопытство. В висках стучало. Он чувствовал себя словно после большого физического напряжения или долгих рыданий. Он не помнил ничего из того, что произошло вчера. События, факты — все, что случается и происходит, перестало быть важным. Важно было одно — девушка.

  Он не думал о том, что это и есть та девушка, единственная в своем роде, что наконец он ее нашел; все прежние мысли, чувства и мечты были вычеркнуты вчерашним днем.

  Итак, он не мог дать себе отчет, есть ли сходство между  воображаемой   девушкой,    единственной в своем роде, и реальной Вандой. Реальная Ванда, так же как и воображаемая девушка, единственная в своем роде, не имела конкретного облика. Он знал, что лицо у нее круглое, румяное, обрамленное каштановыми волосами, подстриженными спереди челкой, что на этом лице круглые голубые глаза. Но это были только сведения об отдельных элементах, которые не складывались в единый образ, этот ошеломляющий образ, который, существуя, не показывал себя и был чудесной причиной великой тревоги.

  Генрик умывался, одевался, завтракал, укладывал в портфель книжки, сознавая, что исполняет только по привычке лишенные смысла и цели действия. Единственным делом, достойным великих жизненных целей, было упорное стремление навсегда сохранить в своих мыслях и в своем сердце потерянный образ. Он беспрестанно улыбался. Он не мог и не хотел избавиться от него, хотя этот образ уже начинал его мучить. Словно он был навсегда привязан к этому образу.

  В школе к нему подошел смущенный Стефан Малек.

  — Послушай, ты не обиделся, что я вчера пригласил танцевать эту Ванду из пансиона Верецкой. Ведь это же танцы. А ты так вдруг убежал.

  — Да нет, нет,— сказал Генрик открыто и сердечно. Он положил на плечо Стефану руку. В эту минуту Стефан казался ему самым близким человеком в мире, потому что произнес ее имя. Все другое не имело значения, важно было одно— девушка.

  После уроков он побежал к пансиону Верецкой. Всю ночь шел снег. А сейчас светило солнце и снег искрился, скрипел под ногами. Жизнь казалась прекрасной, как молоденькая девушка, ставшая после первой брачной ночи женщиной. Звонили трамваи. Звонки среди снега — это самые прекрасные звуки мира.

  Запыхавшись, он остановился в каких-нибудь двадцати метрах от здания пансиона. Сердце его билось. Сердце всегда бьется, но мы не всегда помним, что для человека это самое важное. Генрик не думал о том, что Ванда могла уже уйти и он ее не встретит. То, что он ее встретит, было для него очевидно. Не думал он и о том, что сделает, когда ее увидит, подойдет ли, заговорит ли. Все это было не важно, важно было одно — девушка.

  Из ворот выходили пансионерки. Они шли с портфелями в надетых набок беретах и громко разговаривали между собой, под ногами скрипел снег.

   Генрик остановился у киоска с газированной водой. Мимо него прошло много девочек, поодиночке и группами. Ванды не было.

  Потом прошли учительницы. Строгие, важные, озабоченные. Снег скрипел под их некрасивыми претенциозными ботиками, обшитыми мехом. Школьные ворота опустели, затих на улице веселый шум. Генрик понял вдруг, что может не увидеть сегодня Ванды, и его охватило такое отчаяние, как будто он уже никогда ее не увидит.

  И в этот момент она вышла из ворот. Она медленно шла в его сторону, наклонив набок голову. Одета она была неряшливо, пальто застегнуто кое-как. Она шаркала ногами, и снег не скрипел под ними. У нее был бессмысленный взгляд, направленный вперед, в глубь улицы.

  Генрик спрятался за киоск. Вдавил ногти в ладонь. Ванда прошла мимо, не заметив его. Она пыталась коснуться языком кончика носа. На лице ее были написаны усталость и скука. Это было лицо опустошенного человека. Пять часов школьной муки стерли с него всякое выражение. Она напоминала поношенные, обшитые мехом ботики.

   У нее были гладкие каштановые волосы, подстриженные спереди челкой, круглое румяное лицо, голубые круглые глаза.

  Генрик отвернулся к стене дома, у которого стоял. Пораженный, вслушивался он, как что-то в нем ломается, трещит, рушится со страшным гулом. Когда он снова посмотрел на улицу, Ванды уже не было. Она свернула в переулок.

  Генрику казалось, что он внезапно очнулся от странного, мучительного сна. Он чувствовал пустоту, на душе остался неприятный осадок, но в то же время он чувствовал и облегчение. У него было такое ощущение, будто он избежал огромной опасности. Ему захотелось пойти скорее домой, пообедать, вернуться к своим обычным ежедневным делам.

     После обеда он старательно и охотно сделал уроки, потом пошел в кино на ковбойский фильм.

  Когда вечером, погасив свет, он лег в постель и, как храбрый ковбой, помчался в страну мечты в поисках приключений, он не нашел там никакой девушки.

 На мгновенье, когда он уже засыпал, ему привиделось с назойливой ясностью лицо, обрамленное гладкими каштановыми волосами, подстриженными спереди челкой, с круглыми румяными щеками и круглыми голубыми глазами.

 Он услышал в себе отчаянный крик боли и тоски и сразу уснул.

 На другой день Генрик проснулся рано, свежий и отдохнувший. Он думал о фильме, который видел вчера, и о том, что ждет его сегодня в школе. Он радовался наступающему дню, все казалось ему ясным, простым и веселым. И только неизбежность встречи со Стефаном Малеком будила в нем какую-то досаду и неприятное чувство.

               5