Преследуемый (ЛП)

"Хех, я тебя понял. А теперь тихо, сюда официантка идёт".

Мы заказали себе превосходную рыбу и двойную порцию сосисок с картофельным пюре для Оберона. Бедный пёс едва с ума не сходил, так что мне надо было чем-то его отвлечь, пока он не сорвался.

— Спасибо за терпение, Хал, — сказал, когда официантка ушла. — Он просто счастлив, что я жив, здоров, и всё такое прочее.

— Снорри подлатал тебя, значит?

— Его руки и ночь в парке творят чудеса. Чувствую себя замечательно.

— Попробуй изобразить боль, когда встретимся с копами, пожалуйста. Надеюсь, у тебя есть бандаж на груди?

— Нет, но могу надеть.

— Мудрое решение. Если они не увидят доказательств того, что тебя подстрелили днём ранее, то придётся отозвать иск.

Хал объяснил мне, что, судя по записям на видеокамере, мы завели самоё плёвое дело против темпской полиции — за беспричинный выстрел в горожанина-то неудивительно. Мы немного поговорили о сумме морального ущерба, которую хотелось бы стрясти с копов, обсудили некоторые другие касающиеся дела вопросы.

— Сейчас я тебя кое о чём попрошу, — тихо продолжил я. — Когда деньги полностью перейдут на твой счёт, ты возьмёшь свою долю и заплатишь Снорри за беспокойство. Остаток анонимно переведи на счёт семьи Фэглса, хорошо? Я не хочу награды за то, что снял путы Энгуса Ога с невинного человека... так.

Пережёвывая кусочек вяленой трески, Хал пристально разглядывал меня.

— Как благородно с твоей стороны, — наконец, сухо выдал он.

Я едва не подавился чипсами.

— Благородно? — невнятно переспросил я.

"Говорил я, что оборотни те ещё сволочи", — вклинился в мой разум Оберон, как только проглотил сосиску.

— Благородство на хлеб не намажешь. И я не заставляю тебя делать бабки на случившемся. Я и сам не хочу растащить выручку на кредиты для благотворительности, — продолжил мысль Хал, и, судя по тому, как многозначительно он замычал, сказал оборотень явно меньше, чем хотел.

— Тогда слушай, — сказал я, бессовестно меняя тему разговора и стараясь звуком своего голоса перекрыть чавканье Оберона. — Мне надо бы заняться нашей таинственной рыжеволосой барменшей.

— Этой рыжеголовой, от которой пахнет двумя людьми?

Я сморгнул.

— Ты мне не говорил такого.

— Насколько я могу припомнить один наш разговор, тебя заинтересовал её запах. Пахла ли она как богиня или демон, как ликантроп или другой полузверь.

«Оберон, он говорит правду?»

«Не могу сказать точно. Я особо не интересовался этой малышкой, а его нос может учуять больше моего. Если ты разрешишь хорошенько приложиться к её попке, то…»

«Забудь».

— Ладно, Хал, чем она ещё пахнет?

— Я сказал всё, что знаю, Аттикус. Можешь обернуться псом и всё разнюхать, — предложил он и принялся выстукивать дробь по столу, явно подзуживая меня.

— Благодарю покорно, но я более старомоден. Мы с ней уже договорились.

— Оу, это намёк на то, что я должен исчезнуть?

— Именно. Это может затянуться, так что прихвати с собой Оберона и идите к вдове.

Хал содрогнулся от отвращения под аккомпанемент горестного воя Оберона.

«Я должен?»

— Без этого никак?

— Да, — твёрдо ответил я обоим.

Рассерженные, они ушли, оставив меня наедине с официанткой. Сначала она посмотрела на дочиста вылизанную тарелку с вихрастыми разводами пюре, потом перевела взгляд на наши с Халом блюдца, где живописно раскинулись крошки чипсов и рыбные косточки — именно так по мнению многоопытной служительницы культа паба должна выглядеть тарелка посетителя. Наконец, девушка взглянула на меня, и я понял: что-то в её голове не укладывается.

Обожаю подобные моменты. Чтобы не отказывать себе в удовольствии и насладиться ещё одной такой шуткой, я снял с Оберона покров невидимости. Жаль, я не увижу, как неожиданное появление ирландского волкодава на Милл Авеню доведёт кого-нибудь до инфаркта, и если этим кем-то окажется Хал, то тем лучше.

Обеденный перерыв закончился, и большая часть посетителей подняла свои протёртые до блеска штаны со стульев, и вернулась к офисной работе. Я подсел за барную стойку напротив Грануэйль, которая от безделья полировала кружки. Голова слегка наклонена, зелёные глазища стрельнули в мою сторону, когда барменша облизнула верхнюю губу. Чтобы не видеть игривой усмешки, затаившейся в уголках её рта, и не попасться в коготки опытной хищницы, я стал тщательно изучать верхние полки, уставленные бутылками виски и атмосферными безделушками, как если бы девушка не могла предложить мне ничего, кроме похмелья на следующее утро.

Она фыркнула.

— И что дальше, Аттикус? — поинтересовалась она и положила передо мной подстаканник.

— Имя. Мы остановились на имени.

— Сначала тебе надо выпить.

— Тогда Tullamore Dew.

— Держи. Но прояви терпение. Рассказывать я буду по-своему.

— По-своему? Правда, что ли? А не так, как этого хочет чужой разум в твоей голове?

— Да. Так, как я считаю нужным, — ответила, зло посмотрев на меня поверх льда.

Лёд она поставила точно передо мной, а сама скрестила руки на груди и перегнулась через барную стойку. Теперь её лицо с идеально чистой и гладкой кожей было всего в нескольких сантиметрах от меня. Я проследил взглядом лёгкий изгиб её носа, отметил клубничный блеск на губах. Тяжело было удержать себя от того, чтобы поцеловать барменшу, особенно когда она поджала губки прежде чем заговорить.

— Итак. Ты — друид.

— Как скажешь. А ты что такое?

— Сосуд, — ответила она, округлив глаза. — Или даже тебе следует думать обо мне как о Сосуде, с большой буквы «С». Так получится таинственнее и впечатляюще, и так далее и по сценарию Скуби-Ду.

— Ладно. Значит, сосуд. Для кого или чего?

— Для одной очень милой леди родом из южной Индии. Зовут её Лакша Куласекаран. Ты же не удивишься, узнав, что она — ведьма?

Глава 19

Боги свидетели, я ненавижу ведьм.

Пока одна из них сморит на меня глазами Грануэйль, я, впрочем, предпочту держать язык за зубами. Сомнения позволительны там, где бессильно прямолинейное презрение. Я одарил собеседницу своей лучшей улыбкой в стиле циничного Гаррисона Форда, которую друг у дружки воровали все от Хан Соло и Декарда (*Рик Декард из фильма «Мечтают ли андроиды об электроовцах?») до Индианы Джонса и сказал:

— Милый денёк, леди, а?

— Очень милый, — медленно кивнула Грануэйль, игнорируя мой недоверчивый взгляд.

Я отхлебнул роскошного напитка, ожидая, что же ещё интересного скажут. Но я просчитался — мне только что забили гол. Если таким поведением она хотела вынудить меня задавать больше вопросов, то пусть так оно и будет.

— И сколько уже милая леди обретается в твоей голове?

— С тех пор, как ты вернулся из поездки в Мендоцино.

— Что? — хотя я принял «огненной воды» на грудь, я внезапно ощутил холод.

— Ты помнишь. Ты обернулся морской выдрой и вынул очаровательное, инкрустированное рубинами золотое ожерелье из руки скелета, который — о, неужели? — покоился всего лишь в пятнадцати футах ниже поверхности и в нескольких футах под песком.

Страшилки в ирландском пабе.

— Как ты узнала об этом?

— Как ты думаешь? Лакша сказала мне.

— Допустим. Но как она узнала?

— Когда-то она была самым что ни на есть натуральным хозяином этого скелета, но всё закончилось в 1850 году. С тех пор и до недавнего времени она существовала в самом крупном рубине украшения.

Я решил отложить на потом все мои вопросы о том, как рубины превращаются в ловцов душ.

— Потом что случилось?

— Ты можешь выяснить это здесь и сейчас. Получив ожерелье, что ты сделал с ним?

— Я отдал его ведьме по имени Радомила...

— ...Не настолько дружелюбной, какой она хочет казаться, и живёт она этажом выше меня в весьма стильно обставленной квартире…

— ...И она провела обряд экзорцизма, изгнав Лакшу из камня...