Страница 136 из 228
войны с фашизмом. Сталин знал о жертвах и лишениях своих соотечественников не только по
сводкам. Его дочь Светлана вспоминала, что летом 1946 г. он поехал на юг на машине:
«Огромная процессия протянулась по плохим тогда еще дорогам… Останавливались в городах,
ночевали у секретарей обкомов, райкомов. Отцу хотелось посмотреть своими глазами, как
живут люди, — а кругом была послевоенная разруха… Он нервничал, видя, что люди живут
еще в землянках, что кругом еще одни развалины».
В те же годы, еще до взрыва первой советской атомной бомбы (как, впрочем, и позднее),
Сталин продолжил свое безжалостное давление на общество, не щадя ни своих партийных
единомышленников, ни ученых, ни еще совсем недавних национальных кумиров. Заподозрив в
подготовке заговора, он в июне 1946 г. высылает Г.К. Жукова в Одессу. По нелепому навету
лично лишает воинского звания генерал-лейтенанта легендарного папанинца Е.К. Федорова и в
августе 1947 г., разжаловав в рядовые, снимает его с должности. К началу 1949 г.
раскручивается сфабрикованное «ленинградское дело», завершившееся трагической развязкой.
Гнетущую атмосферу в стране усиливали печально знаменитые репрессивные
постановления Центрального Комитета ВКП(б) в области литературы, театра, кино (1946 г.) и
даже музыки (1948 г.). Были проведены разгромные «дискуссии» по вопросам философии
(1947 г.) и по так называемому космополитизму в науке (1948—1949 гг.). Общеизвестна
трагическая участь советской генетики, судьба которой была решена в августе 1948 года…
В этих условиях быстрое создание атомной бомбы в нашей стране, завершившееся
успешным испытанием 29 августа 1949 г., было не только триумфом, но и подвигом. При этом
роль Игоря Васильевича Курчатова, его ближайших сподвижников была одной из самых
решающих.
Глава 10. Джилас М. Встречи со Сталиным
Милован Джилас (1911—1995) — югославский политический деятель и литератор.
Критиковал однопартийную систему и сталинские методы ее функционирования. В одном из
интервью 1954 года утверждал, что Югославия превратилась в тоталитарное государство, за что
был приговорен к условному тюремному заключению. Самые известные книги: «Новый класс»,
«Разговоры со Сталиным», «Несовершенное общество».
Сталин представлялся Джиласу не только неоспоримым и гениальным вождем, но и
воплощением самой идеи и мечты о новом обществе. Это обожествление личности Сталина и
безусловное принятие всего, происходившего в Советском Союзе, приобретало иррациональные
формы и масштабы. Любое действие Советского правительства и все отрицательное в
Советском Союзе, например, судебные расправы и чистки — получало оправдание, еще более
Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»
248
странным являлось то, что коммунистам удавалось убеждать самих себя в целесообразности и
справедливости всех этих мероприятий или, что еще проще, вытеснять из своего сознания и
забывать неприятные факты.
Между коммунистами были и люди с развитым эстетическим вкусом, с глубоким знанием
литературы и философии, но, несмотря на это, все были воодушевлены не только взглядами
Сталина, но и «совершенством» формы их изложения.
М. Джилас и сам в дискуссиях часто указывал на кристальность стиля, на
несокрушимость логики и гармонию изложения сталинских мыслей как выражение
глубочайшей мудрости, хотя для меня и тогда не составило бы большого труда определить, —
если бы дело касалось другого автора, — что на самом деле это бесцветная ограниченность и
неуместная смесь вульгарной журналистики с Библией. Иногда это принимало комические
формы: всерьез считали, что война окончится в 1942 году, потому что так сказал Сталин. Когда
же этого не произошло, пророчество было забыто, причем прорицатель ничего не потерял от
своего сверхчеловеческого могущества. С югославскими коммунистами происходило то же, что
происходило за всю долгую человеческую историю с теми, кто свою судьбу и судьбу мира
подчинял одной-единственной идее. Сами того не замечая, они создавали в своем воображении
Советский Союз и Сталина такими, какими они были необходимы для их борьбы и ее
оправдания.
О восприятии Сталина различными коммунистическими деятелями и о восприятии самим
Сталиным некоторых политиков можно прочитать такие строки: «…Следует отметить
отношение Димитрова к Сталину. Он тоже говорил о нем с уважением и восхищением, но без
явной лести и низкопоклонства. Он относился к Сталину как дисциплинированный
революционер, повинующийся вождю, но думающий самостоятельно. Особенно подчеркивал
он роль Сталина во время войны.
Он рассказывал:
— Когда немцы были под Москвой, настала общая неуверенность и разброд. Часть
центральных партийных и правительственных учреждений, а также дипкорпус перебрались в
Куйбышев. Но Сталин остался в Москве. Я был у него тогда в Кремле, а из Кремля выносили
архивы. Я предложил Сталину, чтобы Коминтерн выпустил обращение к немецким солдатам.
Он согласился, хотя и считал, что пользы от этого не будет. Вскоре мне пришлось уехать из
Москвы. Сталин же остался и решил ее оборонять. В эти трагические дни он в годовщину
Октябрьской революции принимал парад на Красной площади: дивизии мимо него уходили на
фронт. Трудно выразить то огромное моральное воздействие на советских людей, когда они
узнали, что Сталин в Москве, и услышали из нее его слова, — это возвратило веру, вселило
уверенность в самих себя и стоило больше хорошей армии.
Разговор начался с того, что Сталин поинтересовался нашими впечатлениями о Советском
Союзе. Я сказал:
— Мы воодушевлены!
На что он заметил:
— А мы не воодушевлены, хотя делаем все, чтобы в России стало лучше.
Мне врезалось в память, что Сталин сказал именно Россия, а не Советский Союз. Это
означало, что он не только инспирирует русский патриотизм, но и увлекается им, себя с ним
идентифицирует.
Однако времени размышлять об этом не было, потому что Сталин сразу перешел к
отношениям с королевским югославским правительством в эмиграции, спросив Молотова:
— А не сумели бы мы как-нибудь надуть англичан, чтобы они признали Тито —
единственного, кто фактически борется против немцев?
Молотов усмехнулся — в усмешке была ирония и самодовольство:
— Нет, это невозможно, они полностью разбираются в отношениях, создавшихся в
Югославии.
Меня привел в восторг этот непосредственный обнаженный подход, которого я не
встречал в советских учреждениях и тем более в советской пропаганде. Я почувствовал себя на
своем месте, больше того — рядом с человеком, который относится к реальности так же, как и
Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»
249
я, не маскируя ее. Не нужно, конечно, пояснять, что Сталин был таким только среди своих
людей, то есть среди преданных ему и поддерживающих его линию коммунистов.
Когда я упомянул заем в двести тысяч долларов, он сказал, что это мелочь и что это мало
поможет, но что эту сумму нам сразу вручат. А на мое замечание, что мы вернем заем и
заплатим за поставку вооружения и другого материала после освобождения, он искренне
рассердился:
— Вы меня оскорбляете, вы будете проливать кровь, а я — брать деньги за оружие! Я не
торговец, мы не торговцы, вы боретесь за то же дело, что и мы, и мы обязаны поделиться с вами
тем, что у нас есть.
Одновременно Сталин интересовался моим мнением об отдельных югославских
политиках. Он спросил меня, что я думаю о Милане Гавриловиче, лидере сербских
земледельцев и первом югославском после в Москве. Я сказал: лукавый человек.