Страница 6 из 43
Прости меня, читатель, я слышу шумящую кровь в ушах толп, красный ветер у них в головах. Ледоход времени, треск пространства.
Я начинаю свой поход в наихудших для предприятий такого рода условиях.
Я отправляюсь на поиски собратьев по духу в далекие земли. Во все времена человеческой истории, даже самые темные, отыскивались мудрецы и святые. Они знали друг о друге, даже если время их земной жизни разделяли века. Они продолжали неслышимый диалог, не давая роду человеческому захлебнуться в собственном дерьме. Они верили в божественное предназначение человека. Без них любая история была бы только мрачным перечнем бесчестий и кровопролитий. Но с ними прошлое обретает другой смысл, превращаясь в тайную историю духа, света и радости…
Прости меня, господи! Со смутными мыслями улетал я в Азербайджан.
Прости и ты меня, читатель.
II. ЛИЦО В ТЕМНОТЕ
Экранчики телевизоров старого «Боинга» «Азербайджанских авиалиний», похожие на экраны лэп-топов начала компьютерной эры, неожиданно погасли. Самолет начал снижаться. За время полета я успел пролистать очередной номер журнала «Azerbaidjan airlines», который пронзил меня холодным алмазным сиянием стерильного мира богатых людей. Отложив журнал, я огляделся и заметил девушку. Распущенные каштановые волосы, чуть акцентированный тюркский разрез глаз… Лицо скорее тонкое, чем красивое: слепок отрешенности и приглушенной чувственности. Читала Мураками, втиснув в уши наушнички с какою-то музычкой…
Мысль о знакомстве, возникни она, была бы слишком банальной. И все же эта девушка необъяснимо притягивала меня. Но так же необъяснимо и настораживала. Чем? По первому впечатлению какой-то бесплотностью, «ломкостью» тела: она как будто не могла сидеть, не «сломавшись» в двух-трех местах, как кукла, оставленная в кресле наигравшимся ребенком. Потом по проходу провезли тележку с напитками, она взяла бокал красного вина и, едва пригубив его, вдруг стала не просто ломкая, а знаете, как на коробках пишут: fragile. Хрупкая. Одно неверное движение, одно слово — и она может разбиться на тысячи острых осколков… Я не думал знакомиться с ней, и все же не знаю, чего я больше испугался: сломать чужую хрупкость — или быть пронзенным и израненным этой хрупкостью, так опасно соединенной с приглушенной страстью…
Чем старше я становлюсь, тем меньше мне хочется что-то менять в своей жизни: она ведь непросто и не без ошибок строилась и только теперь более или менее сложилась сообразно моим представлениям о свободе, о творчестве и о любви. И все равно в каждом моем путешествии есть миг соскальзывания в пустоту, выпадения из самого себя, внезапно-острого переживания себя листком, оторвавшимся от ветки, игрушкой ветра, случайных обстоятельств, мимолетных встреч, когда, кажется, все возможно. Это всего лишь опьянение временем, внезапно отворившимся во все стороны, как в юности, эйфория, красивый автомобиль без тормозов, поездка на котором не сулит ничего, кроме катастрофы. И все равно — он обязательно случается, этот миг, когда ты с ужасом и одновременно с восторгом в сердце заглядываешь в какую-то иную вероятность собственной жизни. Как в пропасть. Один пронзающий миг.
Потом в иллюминаторе самолета мелькнула темная синяя гладь воды — Каспий.
Потом куски желто-серой, безжизненной суши.
Потом облака-облака, какие-то крыши внизу, тысячи крыш — и самолет садится на посадочную полосу аэропорта Гейдара Алиева в нескольких километрах от Баку.
Первое впечатление в аэропорту: я бестолково тычусь туда-сюда в поисках окошка, где проплачивается виза.
— Сначала сюда, — по-русски приглашает меня местный пограничник в форме цвета морской волны к окошку паспортного контроля.
— Здравствуйте, — отзывается на мое приветствие второй пограничник в кабинке, бросает на меня короткий взгляд и метит мой паспорт простым лиловым штампом.
— А виза? — как дурак, спрашиваю я, все еще не понимая. Он вдруг осознает, что настал момент для высказывания. Не так-то часто пограничнику в капсуле паспорт-контроля выпадает возможность высказаться. И он не упускает ее. Вкладывая в свое послание весь пафос, который он может донести до дурака-чужеземца и, одновременно, всю гордость за себя и за свою страну, он громко и радостно выпаливает:
— Гражданам России в Азербайджане виза не нужна!!!
Меня мигом выплюнуло в какой-то коридор, а оттуда — сразу за двери, где поджидают прибывших родственники и таксисты. Я прохожу мимо незнакомых лиц и фигур, думая увидеть что-нибудь вроде наспех сделанного плаката с моей фамилией или, на худой конец, услышать звонок мобильного, но тут вдруг кто-то тянет меня за рукав:
— Василий?
— Да.
— Я вас сразу узнал. Я — Азер, шофер машины.
— Азер… Здравствуйте… А как вы меня узнали?
— Я ваших всегда узнаю…
— Так… Куда нам? Да у вас тепло… Дайте-ка я зимнюю куртку сниму…
Мы вышли на воздух. Было градусов семь-восемь тепла. Никакого снега. Машина была припаркована под эстакадой: уютная Toyota Previa. Я снял куртку и удобно расположился на кожаном сиденье. Настроение поползло вверх. Все, в общем, складывалось.
— Ничего не забыли? — спросил Азер.
— У меня только рюкзак и сумка…
— Тогда поехали.
Помню, было косое вечернее солнце, дорога сухая, по сторонам — длиннющий, вообще, как будто, нигде даже не прерывающийся от аэропорта до самого города желтоватый забор, имитирующий крепостную стену: за ним скрывались те тысячи крыш, которые я видел с самолета. Зелень еще не проклюнулась. Лишь сосны качали темной хвоей, да в одном месте круглилась жесткой, почти черной листвой роща оливковых деревьев.
— Ее скоро не будет. Беженцы срубят, — проследил за моим взглядом Азер.
Я впервые услышал слово «беженцы», но не обратил на него особого внимания. Но оливы мне стало жаль:
— Срубят рощу на дрова?
— Нет, просто срубят. Поселок будут строить. Зачем на Апшероне дрова?
Я не сразу понял, что дрова и все, что горит, здесь заменяет нефть.
Азер разговаривал спокойно, уверенно. На вид ему было лет сорок пять: плотный синий свитер без воротника и серая джинсовая куртка облекали спортивное тело. Позже я узнал, что каждое утро Азер делает пробежку до бассейна, плавает, успевает завезти на работу жену своего начальника и еще переделать кучу дел — в общем, ведет спартанский образ жизни. Но тогда бросилась в глаза только непринужденная уверенность, с которой он вел машину и выражение естественного спокойствия на лице. Даже дорожная полиция, которая свирепствовала на дороге, казалось, не замечает его.
— Нас не тормознут? Пристегнуться?
— Можешь пристегнуться. Но не тормознут.
— Почему?
— Они же знают, чья это машина.
— А чья это машина?
— Сейчас это машина фонда Гейдара Алиева, но совсем недавно на ней ездила первая леди страны, жена президента Ильхама Алиева… Так что им не стоит связываться с такой машиной…
Потом мы въехали в город. Сразу делалось ясно, что это город большой. Но была в нем одна странность: как будто он весь почти был заново перестроен…
Не доезжая гостиницы Азер предложил поужинать. Мы свернули с проспекта и въехали на задворки больницы нефтяников. По разбитой улице брели люди. Вывески не было. Несколько оббитых ступенек подъезда, стеклянные двери, второй этаж. Все убранство ресторана составляли тростниковые циновки на стенах и сделанные из таких же циновок кабинки.
— Если хочешь прийти поужинать с женщиной — заказываешь кабинку, — сказал Азер.
Я огляделся: в зале были одни мужчины.
Азер заговорил с одним из официантов по-азербайджански.
Он заказал традиционный бакинский ужин: люля-кебаб, огурцы-помидоры, зелень. Официант знал его, тут же принес лаваш и чай в маленьких, красиво ограненных стеклянных стаканчиках — армудах. К нему прилагалась горстка крепкого колотого сахара, который составляет здесь, в Баку, непременную часть чаепития. По-хорошему чай следует пить вприкуску. Прекрасный пережиток времен не столь отдаленных, как и щипчики для сахара…