Страница 5 из 43
О, наивная вера в слово! Скажи еще: «в начале было Слово». В начале было насилие, потом было насилие, насилие на этой земле не прекращалось никогда… Но если я, к примеру, не хочу участвовать в насилии? Я обращаюсь все-таки к слову. Еще одна — может быть, тщетная — попытка. Но скажите на милость, какой есть у меня выбор? Каким вообще может быть выбор, если свобода, в конце концов, осуществляется только на уровне индивидуального сознания?! Не существует свободы помимо сознания.
Вот я и реализую свою свободу, пытаясь начать этот разговор.
Все остальное, в сущности, неважно. За исключением задания редакции: написать о наскальных рисунках Гобустана. Потому что Гобустан — это действительно круто.
Вы слышали когда-нибудь про Гобустан?
Ну, или хотя бы интересовались наскальными рисунками?
Поверьте, это — одна из самых занимательных вещей в мире.
Ибо тут мы имеем дело с очень сложными — и, как правило, непонятными — потоками мифологического сознания. Австралийские аборигены до сих пор живут в реальности мифа, начало которого они называют «временем сновидений», и до сих пор общаются с магической реальностью с помощью рисунков.
Гобустан — это место, где найдено около 6 тысяч наскальных изображений глубокой древности. Есть рисунки, которым не меньше 25 тысяч лет.
А вышло вот как. Два фотографа, которых пригласил журнал «Баку», издающийся в Москве для представительства, поехали на разведку в Азербайджан, чтобы поснимать что-нибудь интересное. Их привезли на Гобустан, и их вставило… Но они не стали торопиться. Дело было в ноябре. Они обдумали, как лучше выставить свет, чтобы волшебство этой наскальной росписи было явлено читателю действительно как чудо. Снимали ночью, с пятью или шестью подсветками и огромной желтой луной в небе. Когда они привезли съемку, в редакции ахнули. Оставалось только одно: написать к этим снимкам текст. Долго искали автора. Безуспешно. И тут в редакцию зашла одна моя знакомая и кстати вспомнила обо мне: вы, говорит, ему позвоните. Он из таких. Он напишет.
А дело в том…
Прости, читатель, я все время ухожу от существа дела.
Когда в одно десятилетие мигом схлопываются совершенно разные культуры и разные уровни этих культур, это очень болезненно. Ибо «каждый народ говорит на своем языке о добре и зле; этого языка не понимает сосед. Свой язык изобрел он в обычаях и правах», — так говорил Заратустра Ницше 7. И тут он прав, его Заратустра. Именно так и случилось, когда русский мир, который вообще лет триста считал себя отдельным материком, вдруг накрыло волной ислама.
Ждали мы этого? Не ждали, разумеется. Что мы знали об исламе? Примерно то же, что рыночные торговцы знают о Льве Толстом. В массе. Но я-то сорок девять лет прожил рефлексивно, книжки, значит, почитывал: я-то что-то должен знать о мире ислама? Ну, должен. Тогда — какие поэты этого мира вдохновительны для меня? Какие герои близки? Желанны ли мне женщины мира сего? И какие слова, принадлежащие к языкам неевропейского происхождения, известны мне в этом птичьем перещелкивании десятков наречий, наполнивших мой город?
Ну, как человек с гуманитарным образованием, я мог бы назвать несколько имен, если угодно. Мистическая поэзия Джалал ад-Дина Руми 8 равно радует мое сердце, как и легкие четверостишия одинокого и печального скептика, Омара Хайяма 9. И перечень тюркских слов, так или иначе вживленных в русский язык и топонимику, был бы довольно обширен. Но ведь этого мало. Я не жил на Востоке, и я не знаю, чем сладок Восток, в чем он праведен, а в чем прав. Я пережил глубокое увлечение суфизмом, читая европейских авторов — Аннемари Шиммель 10 и немногочисленные переведенные на русский труды Анри Корбена 11. Образ В. В. Бартольда (1869–1930) — классического русского ученого-востоковеда — пленил меня не только полнейшей отрешенностью, в которой, благодаря Востоку, может укрыться человек, даже переживший в пору творческой зрелости большевистскую революцию, но и глубочайшим знанием и пониманием мусульманской культуры, которая приютила его, перекроила весь его внутренний мир, всю внутреннюю географию, и подарила ему сокровища, погрузившись в которые он стал неуязвимым в самые омраченные годы нашей истории. Так что если говорить начистоту, то не только раздражение наплывом пришельцев, столь объяснимое в большом городе, предопределило мой полет в стареньком «Боинге», но и тайна самого Востока. Не беда, что она была явлена мне в отражениях европейской учености. Тем даже лучше. Ибо это доказывает, что путешествие в поле общих смыслов все-таки возможно. И только оно целительно, когда разные культуры вдруг так опасно сжимает время Истории. А коль уж страх чужого и неизвестного коснулся тебя — вставай и иди навстречу ему. В пространства и ландшафты, где эти, столь разные, культуры Востока выросли, где остались их корни и люди корней.
Вспоминаю декабрь 2010 года, когда подспудно копившееся взаимное отчуждение вдруг взорвалось драками молодежи на национальной почве. Одного парня убили. Такого Москва еще не знала. Фронт национальных конфликтов, который всегда проходил где-то далеко, в Чечне или в Узбекистане, неожиданно обозначился прямо в столице, грозя превратить ее в настоящий ад… Московские парни с одной стороны и ребята из Азии и с Кавказа решили помериться силами на одной из центральных площадей столицы… Как жить тебе, несчастный обыватель, если Москва будет превращена в поле боя?! Десятки тысяч молодых людей готовились к сражению. И было ощущение, что правительство не знает, на кого ему опереться, как быть… Зато драться хотели все: приезжие, чувствующие себя обманутыми в этом городе, недовольные тем жалким куском жизни, который им тут бросили. Да и молодежь севера и востока Москвы, парни с Дубровки и Свиблово, точно так же брошенные на произвол судьбы, отшатнувшиеся от безвольно брюзжащих отцов, верящие только в силу, в кайф, в секс и в то, что право жить берется так же просто, как магазин на темной улице. Им хотелось драться, потому что ненависть, не знающую исхода, проще всего вложить в удар ножом или железной арматурой. Общество охватил страх…
Я был на площади Киевского вокзала 15 декабря, когда на ней должно было состояться побоище. Накануне не мог заснуть всю ночь. Не понимал, что делать… Стал придумывать речь… Я был уверен, что стоит мне сказать слово о примирении, как меня просто убьют — но не боялся этого. Когда утром приехал на площадь, она вся была заставлена тяжелыми военными грузовиками и автобусами; был один бронетранспортер и, конечно, спецназ — какой-то немыслимый центурион в черном пластиковом облачении, который позволял толпе издалека и с трепетом разглядывать себя… Да, с виду такой внушал обывателю страх и уверенность, что «ничего не случится». Но все было, конечно, не так просто. Внутри молодежи, внутри национальных диаспор за какие-то 24 часа было принято решение: не превращать Москву в поле боя… И все мы с благодарностью должны сказать друг другу спасибо за то, что побоище не состоялось…
Думаю, каждый, у кого не атрофировался еще мозг, чувствует грозную тектонику истории, мелкую тряску, предвещающую начало колоссального сдвига, ни масштабов, ни последствий которого мы не можем себе даже представить. Может быть, Россия будет стерта с исторической карты, как стерта была Югославия. Меня тошнит от предчувствия свежей крови. Потому что Косово — оно не рядом даже, оно теперь внутри. И не в нашей воле избавиться от него. Вместе с народами бывшей империи нам суждено изжить общую судьбу до конца: вместе спастись или вместе погибнуть. Я погибаю и спасаюсь каждый день, выныривая из человеческого водоворота Москвы. Чтобы не погибнуть окончательно, у меня есть только один шанс — моя книга.
Дрожь смертного ужаса проходит по всему миру.
Хотя пока что — это всего-навсего тихая катастрофа, вызванная всеми возможными кризисами сразу. В мире больше нельзя жить, исповедуя «уют и комфорт», потому что весь мир связан и эта связанность — давно не метафора, она ощутима, она страшна, за комфортом от нее не скроешься, сам комфорт под угрозой, в него — уже не только через телевизор — ломятся повстанцы, террористы, беженцы и славная американская солдатня, способная разорить любую страну как муравейник. Мы все давно понимаем, что в мире что-то не так. И нам надо что-то срочно менять в наших собственных представлениях о нем. Но что? Я еще не нашел ответ для себя. Чтобы найти, мне надо пересечь границу цивилизаций, границу сознаний. Пройти насквозь эти иначе сознающие пространства, подняться над, очистить дух и через мрак сердец, спящих беспробудным сном, узреть долгожданный Свет…