Страница 38 из 43
Я спустился вниз и подошел к шоферу:
— Мы тут ненадолго, надеюсь, остановились? Мне вообще-то до моря надо бы доехать. Тут по карте километров десять. Недалеко.
Шофер, до этого все время молчавший, повернул ко мне свое лицо. Это было лицо манекена: никаких чувств оно не выражало. И смотрел он как бы сквозь меня. И говорил как автомат, произнося каждое слово по отдельности:
— Дальше проезд запрещен. Да и дорога плохая. Я по ней не поеду. Охота мне бить ходовую!
Я посмотрел на шлагбаум: обычную палку на двух столбиках. Дорога за ней была нормальная — такая же, как та, по которой мы прежде ехали. Тут я понял, что плата за мой компромисс может быть слишком велика, и от негодования и стыда выпалил:
— Да тут «Жигуль» пройдет, не то что джип, мне к морю надо!
— Надо — заедем, — бесстрастно сказал шофер. — Но только не здесь. Я об эту дорогу машину бить не стану.
Вот ведь сволочь какая. Мелькнуло желание на все плюнуть и идти до моря пешком. И, конечно, надо было так сделать. Надо было сорваться: тем более что у меня появился бы отличный шанс в одиночестве прогуляться по заповеднику, потом вернуться, поймать машину, доехать до Баку и улететь самостоятельно. Нельзя же давать обстоятельствам загонять себя в ситуацию, которой ты не управляешь. Нельзя, но я дал. Еще не понял этой главной истины. Я не признавался себе в малодушии, пытаясь поверить в то, что шофер, видимо, знает дорогу получше и мы сейчас, подкрепившись чаем, все-таки отправимся к морю. Просто не умещалось в голове, что, проехав в глубь заповедника всего километров пять, мы с этим делом, так сказать, закончили. Но этот злосчастный день как начался с компромисса, так компромиссами и продолжался.
Фархад слышал, как я цапнулся с шофером, и что-то шепнул мужикам с кордона.
Сразу наше чаепитие стало сворачиваться: они поняли, что если я уйду, им придется ждать тут до вечера. И кончилось тем, что мы спешно уехали из заповедника. С самого начала я ничего хорошего от этой поездки не ждал, но что будет такая подляна…
Правда, поехали не в Баку, а дальше на юг.
Фархад с нежностью заговорил о каком-то рыбном ресторанчике. Я в этот момент так себя ненавидел, что мне вообще было все равно, что дальше будет происходить. Переехали Куру. Я почему-то очень поэтически представлял себе эту реку:
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры… 57
Почему-то казалось, что эти струи прозрачные, нежные: а тут несся вал мутной, грязной воды в обрывистых глинистых берегах. Был паводок, в горах еще, видно, снег только начал таять. Скоро мы подыскали ресторан: с улицы это выглядело как затрапезная пивная, но Фархада здесь хорошо знали и с почетом проводили во внутренний зал для особых гостей. Фархад придирчиво отобрал продукт: по два осетровых бока, по паре карпов… Водочки…
— Ты не пьешь? Ну, тогда четыреста… И зелени какой-нибудь…
В ресторанчике этом рыбу жарили на гриле — получалось аппетитно, но тяжеловато.
— Когда я гляжу на рыбу, — эпически предварил наше гастрономическое путешествие Фархад, разглядывая первое огромное блюдо, — мой желчный пузырь сам собою начинает мелко подрагивать…
Нам предстояло какое-то невероятное пиршество. Если вы никогда по-настоящему не ели осетрины, а довольствовались худосочными ломтиками, что подают на фуршетах разных званых обществ, представьте себе обжаренный, сочащийся жиром кусок рыбы, приправленной лимоном, в который можно вонзить зубы и вгрызться в него — потому что он величиной с баранью ногу. И половины такого куска хватило бы, чтобы наесться. Но за осетриной следовал целиковый карп. Увидев рыбину, я стал отнекиваться, но Фархад сказал, что если я ему не помогу, то его желчный пузырь не выдержит. Съели по карпу. Шофер несокрушимо молчал, старательно выбирая изо рта кости и изредка цыкая зубом. Когда мы всё доели, душно отдуваясь, в комнату внесли второе блюдо с рыбой. Это было невероятно. Даже шофер сказал, что с него достаточно. Фархад настаивал:
— Выпей водочки, всё и войдет.
— Я не пью.
— Почему не пьешь?
— Не хочу.
— Что за глупость такая?
В конце концов я ушел на задворки ресторана: там стояла глиняная печь, тандыр, и хозяйка как раз натопила ее, выгребла угли и выпекала очередную порцию хлеба, ныряя в жерло печи и налепляя тесто на раскаленные стенки.
Мечтал я об одном — добраться до города и позвонить Азеру…
Когда я вернулся в зал, Фархад мирно спал, уронив голову на стол.
— Фархад!
По счастью, сильно пьян он не был. Водка и жирные субстанции рыбы обволокли его мозг, и теперь он с добрейшей сонной улыбкой поглядывал вокруг…
Я сказал, что хочу вернуться в гостиницу, забрать вещи и съездить к Азеру.
— Видишь ли, у нас на сегодня другие планы…
— К черту планы, у меня другой план, поехали.
— Нет, план у тебя не другой: у нас он общий. Сейчас мы поедем на свадьбу, где будет все руководство фирмы вместе с Ализаром. Ты же не хочешь обидеть коллектив?
Я подумал, что мне, пожалуй, наплевать на коллектив. После пережитого дня мне стало ясно, что если Азера в этом коллективе не будет, то я услугами фирмы больше никогда не воспользуюсь и от журнала «Баку» в командировку больше не поеду. Лучше вообще не бывать мне больше в Азербайджане, чем пережить еще денек вроде этого.
Задача выглядела так: попасть в город и избавиться от Фархада. Парень он был цепкий и хитрый. Я понял, что выскользнуть из его рук и повидаться с Азером будет не так-то просто. Недаром учился он на дипломата. Теперь я видел рядом с собой другого человека: уверенного в себе, чуть пьяного, жесткого или даже жестокого.
— Видишь ли, пока мы не посадим тебя в самолет, судьба нам быть вместе, — вдруг, разом протрезвев, сказал Фархад. — Ничего страшного, побываешь на свадьбе, посмотришь, как это устроено у людей…
Потом поглядел на шофера и резко скомандовал:
— Поехали.
Мы некоторое время ехали по дороге, глядя, как дятлы, все в одну сторону, пока шофер не произнес:
— Вот.
— Что — вот?
— Ты хотел море. Вот море.
Это было даже не издевательство. Что-то похуже. Он выбрал место, где море подступает вплотную к шоссе. Тут по берегу рос тростник и кто-то его поджег — остались обугленные кочки и серая, мертвая вода. Какой-то отвратительный суп из обгорелых стеблей, золы и пепла. Волны покачивали эту муть, оставляя на песке неровные черные линии. Чуть справа в глянцевито-сером море виднелась буровая. Слева уже проступал сквозь дымку дрожащего, разогретого воздуха Баку.
Я уже не корил себя за малодушие: наоборот, с каким-то даже удовлетворением воспринимал удары судьбы. Это была расплата.
Я походил туда-сюда, прикидывая, как передать всю безысходную тоску этого обезображенного человеком побережья. Но так и не смог ничего сфотографировать.
— Готово? — не без злорадства спросил шофер, заметив, что я держал в руках фотоаппарат.
Я издал горлом неопределенный сдавленный звук: так шипит загнанный в угол зверек, готовый от ярости броситься на противника.
Шофер понял это и ухмыльнулся.
Вечерело, когда мы подъехали к гостинице.
— Сколько времени тебе нужно, чтобы собрать вещи? — спросил Фархад. Ему не хотелось пешком подниматься на второй этаж.
— Знаешь, Фархад, — сказал я, — ни на какую свадьбу я с вами не поеду. Делать мне там нечего. Если хочешь, скажи Ализару, что я захотел побыть один. И приезжайте за мной к девяти — отвезете в аэропорт.
Фархад посмотрел на меня и вдруг засмеялся себе в кулак, потом, продолжая посмеиваться, постучал этим кулаком себе по лбу и сквозь смех проговорил:
— Ну что ты, Василий? Куда же мы без тебя? Ализар захочет посмотреть в твои глаза. Если я приеду без тебя, он не обрадуется. У меня неприятности будут — и ты это понимаешь.
— У меня сегодня весь день одни неприятности, — сухо сказал я. — Но я ведь не жалуюсь…
— Ай, да. Молодец. Чем же ты заниматься будешь?