Страница 28 из 30
Разумеется, были в интервью и вопросы, связанные с ситуацией в шахматном и вообще в спортивном мире; не были в нем обойдены и такие темы, как секс в СССР. Текст этого интервью я успел прочесть довольно внимательно за несколько дней до встречи с Каспаровым, и сегодня общий разговор за столом время от времени возвращался к наиболее любопытным и неожиданным, на наш взгляд, ответам Гарри корреспонденту журнала.
Отужинав, мы условились встретиться на следующий вечер — самолет, которым Альбурт и Каспаров возвращались в Нью-Йорк, улетал ближе к полуночи, деловые встречи должны были завершиться не позже четырех.
К себе в номер Гарри унес несколько последних выпусков «Панорамы» — о нашей газете он знал и раньше, но только понаслышке.
Как и можно было ожидать, в гостинице шахматисты появились много позже условленного времени — ближе к шести вечера. Времени на ужин не оставалось — предстояло еще собраться, сделать какие-то неотложные звонки.
— Каспаров ждет тебя в номере — у него есть к тебе разговор, пока он будет собираться — сможете говорить.
Сейчас, вспоминая начало нашей беседы с Каспаровым в тот вечер, я поеживаюсь: по-моему, он сдерживал себя, чтобы не сорваться, и тем, кто знает горячий характер чемпиона, нетрудно себе представить, чего ему это стоило. Вывела из себя Гарри интерпретация, которую придал наш спортивный обозреватель сообщениям о советских хоккеистах, получивших возможность играть по контрактам в командах западных стран.
— Понимаете, — Гарри в сердцах хватал какие-то носки, рубашки, бросал их в стоящий на полу чемодан, потом садился на кровать. — Наш Госкомспорт всегда заявлял: «Мы — против торговли людьми!» — и всегда уступал — практически за бесценок — лучших наших спортсменов. В конце концов, оказалось, что НХЛ выгоднее говорить с официальными советскими инстанциями, с коррумпированным Госкомспортом. Существовала реальная угроза заключения ими Договора, согласно которому наши хоккеисты смогут выходить на международный рынок только через советскую хоккейную федерацию. То есть, наши спортсмены становились полностью бесправными!
В этом смысле характерна история с Фетисовым: Слава был первым, кто должен был получить разрешение работать по контракту на Западе, и он год не мог уволиться из армии. Слава — очень мужественный, я бы сказал, стальной человек. Он решил бороться до конца, и я, по его просьбе, тоже включился в эту борьбу. Возникла настоящая война, подробности которой сами по себе заслуживают многих интервью.
Мы попытались привлечь внимание зарубежной общественности. В частности, я звонил Крофту и просил его разразиться статьей на эту тему — что он вскоре и сделал. И, наверное, мы должны быть благодарны менеджеру нью-джерсийских «Дьяволов», оказавшемуся принципиальным и очень порядочным человеком: он пошел на прямые переговоры с Фетисовым, минуя советских посредников.
В результате, Слава стал первым, заключившим контракт, позволяющий ему самому представлять себя и самому же получать гонорар — из которого, правда, значительные суммы будут перечислены в Детский благотворительный фонд. Он показал крепкий, по-настоящему мужской характер! Но особо здесь важен юридический прецедент, положивший начало новой эре отношений между спортсменами и Госкомспортом: если до этого спортсменам предлагалось, в лучшем случае, 10 процентов от суммы контракта, а остальные шли Комитету, то теперь эта сумма выросла до 50 процентов. Потом уже к Славиной борьбе присоединился Стариков.
Другие же спортсмены — а их оказалось большинство — рассуждали следующим образом: лишь бы вырваться за границу, любой ценой и на любых условиях — а там на все плевать! Такой вот, я бы сказал, сволочной взгляд. Штрейкбрехерство — как в случае с Ларионовым, например. Что получается: контракт — 750 тысяч, это вы правильно писали.
Правда, вопрос еще — в каких долларах? Ну, допустим, даже не в канадских, а американских. 375 тысяч из них клуб платит Федерации — как взятку, как выкуп за хоккеиста — только за то, чтобы его выпустили. Ну, как это можно назвать? Мы боремся, пытаемся что-то сделать, а кому-то оказывается спокойнее и удобнее так… понимаете?
— Гарик, — воспользовался я возникшей паузой, когда Каспаров опять присел возле полуупакованного чемодана, задумчиво рассматривая беспорядочно набросанные в него дорожные пожитки. Сейчас его мысли были где-то бесконечно далеко — и от этого чемодана, и от отеля в Беверли-Хиллз, где мы находились.
— Гарик, свобода спортсмена — это всего лишь специфическая часть свобод, которых в нынешней России так недостает — об этом вы достаточно недвусмысленно высказались в интервью «Плейбою». Рассуждая последовательно, следует предположить, что понятие «свобода», включающее в себя и социальные аспекты, и политические, и экономические, будучи реализовано в СССР, определит какую-то иную, отличную от сегодняшней, систему. Что это будет — капитализм? Или — так называемый «социализм с человеческим лицом»?
Каспаров быстро вскинул голову:
— Социализм с человеческим лицом? — переспросил он. — Пока это выражение звучит для меня странно. Я очень, очень хотел бы увидеть такой симбиоз в действии! У Франкенштейна тоже было человеческое лицо, — иногда шучу я в этом контексте. Это такой у меня мрачный юмор. Хотя, в принципе, подобный социализм существует — в Швеции, например, в Дании, в Голландии, в Австрии, и ничего в этом плохого нет.
— Извините, Гарик, — перебил я собеседника, — но «социализмом» то, что существует в этих странах, можно назвать весьма условно. Да, там развиты отдельные элементы социализма, но…
Здесь я сослался на свидетельство нашего, к сожалению, не постоянного корреспондента — профессора Анатолия Павловича Федосеева, много лет назад ставшего невозвращенцем во время служебной командировки во Францию. Сейчас он живет в Англии, много путешествует и в одной из своих корреспонденций в «Панораму» весьма убедительно поведал читателям о провале эксперимента со «шведским» социализмом, затянувшимся не на одно десятилетие — главным образом, благодаря потенциалу, накопленному страной за предшествующие годы господства в ней процветающего капитализма.
— Но я считаю, что он и сейчас там существует, — возразил Каспаров. — Ведь что такое — социализм? Это — регулируемое налоговой системой перераспределение доходов, так ведь? И там это в полной мере действует.
— А саму идею перераспределения налогов вы считаете справедливой? — спросил я Каспарова. — Ведь, как не перераспределяй, сумма-то так называемого валового национального продукта не изменится…
Гарри ненадолго задумался:
— Ну, если говорить честно, я своего окончательного мнения по этому поводу пока не составил. Я вижу крупные преимущества таких типично капиталистических стран, как Англия, Америка, Германия. И в то же время есть серьезные преимущества в той же Швеции, Дании… в Голландии — в меньшей, правда, степени. Я думаю, что все они могут существовать вместе и одновременно, хотя бы потому, что не может быть одного, единственно гарантированного и правильного для всех пути.
— А давайте, — предложил я, шутя и памятуя наш разговор в прошлый вечер, — давайте, вытащим все же сюда Афанасьева — и спросим у него, что он думает по этому поводу?
— Ну, он-то будет говорить про систему, которая существует в СССР и которая ничего общего с социализмом не имеет. И, насколько я знаю Юрия Николаевича, он будет говорить о необходимости полного демонтажа всего, что там есть.
— То есть, он говорит не о «перестраивании», но прежде всего о разрушении, так я понимаю его позицию?
— Знаете, — прищурился Каспаров, — шахматисты говорят: перестраивать можно хорошую позицию, плохую же — невозможно, даже теоретически.
Мы помолчали.
— Гарик, — обратился я к нему. — Не думаете ли вы, что вскоре где-нибудь в советской прессе появится перепечатка вашего интервью из «Плейбоя»? И вообще — материал вот такой остроты и такой степени откровенности мог бы появиться сегодня в советском издании?