Страница 30 из 30
— Да, конечно, — согласился я. — Вы и в интервью «Плейбою» высказали эту мысль.
— И не только в СССР, но и вообще в соцлагере. Мне кажется, что они там развертываются как бы по улице с односторонним движением: обратного хода просто нет, все идет в одну сторону.
— Но остановки-то могут быть — вот Китай, например… И где гарантии, что и в СССР…
— Остановки — конечно, да, — перебил меня Каспаров. — Ну, так что теперь делать — повеситься, что ли?
— Как-то странно: с вашим-то мощным аналитическим аппаратом — и все равно ощущается какая-то неполная определенность в том, что вы говорите. А кому, как не вам, сделать достоверный прогноз того, что может ожидать СССР — ну, хотя бы в сравнительно недалеком будущем! — завершил я фразу довольно неуклюжим комплиментом в адрес чемпиона.
— Прогнозы можно делать тогда, когда есть какая-то закономерность в том, что происходит. Здесь же — сплошной хаос, невозможно проследить векторы.
— Как «броуново» движение молекул? — вспомнил я из школьного курса физики.
— Именно!
— Но, скажем, ситуация на Кавказе — для вас это может быть более близким моментом в общей ситуации. Какие там возможны решения? Как правительству выйти из этой сложнейшей ситуации, когда малейшая ошибка может привести к непоправимым последствиям?
— Такая ошибка уже сделана, и не одна. Я хочу сказать, что центральное правительство сделало, по-моему, все, чтобы запутать ситуацию, чтобы положение стало неразрешимым. Сейчас, когда прямой разговор между сторонами почти невозможен, разве что челночная дипломатия может как-то спасти положение.
— Кстати, о лидерах: вы можете назвать кого-то, кто, на ваш взгляд, мог бы эффективно руководить страной?
— Афанасьева я бы назвал первым — он один из немногих деловых лидеров перестройки, потому что почти все остальные… ну, скажем, чего можно требовать от Ельцина? Он есть и остается партийным чиновником. Сахаров — совесть нации. И совсем не обязательно он должен быть великим политиком. Его историческая заслуга в том, что он помог нации выжить тогда, когда было совсем плохо. И эту миссию он уже выполнил.
А то, что он говорит с трибуны съезда — это, извините, уже не звучит. В этом, кстати, кроется причина провала либералов на первом съезде — многие еще жили иллюзиями, людям не хватало опыта борьбы. В том числе и Сахарову. Потому-то они ничего не добились. Большинство людей тогда искренне говорили — давайте помогать делать перестройку! Но вот 4 февраля я выступал в «Московской трибуне» (Общественная организация, недавно созданная в Москве — А.П.).
Неплохо было бы задать себе вопрос, — сказал тогда я, — а что, собственно говоря, Горбачев перестраивает — общество или систему? По-моему, систему — чтобы сделать ее, как сказал бы американец, «мор сютабл» — более удобной, что ли — чтобы система работала. Или вот, Сахаров вдруг заявил: в национальном вопросе Горбачев сделал шаг назад. А я хотел бы спросить его: Андрей Дмитриевич, а как можно сделать шаг назад, когда никто еще не сделал шага вперед! От чего сделан шаг назад? Шаг вперед был сделан только в вашем воображении!..
— И все же, после прочтения вашего интервью в «Плейбое», да и в нашей сегодняшней встрече у меня создалось впечатление, что вы — при всех мрачно звучащих вещах, о которых вы говорите, — все же остаетесь оптимистом.
— Я бы сказал — реалистом. Потому что есть какие-то объективные пути революционного процесса, и их никому не дано остановить. Можно желать остановить — как этого желает Горбачев…
— А почему мы должны думать, что в основе истории лежит некий разумный замысел, который должен непременно привести цивилизацию к ее расцвету и всеобщему благополучию? — здесь я надеялся услышать нечто убедительное, что побудило бы и тех, кто будет читать этот текст, вполне оптимистично ожидать наступления «светлого завтра».
— Но трудно же поверить, что человечество должно погибнуть так скоро! — в этом эмоциональном возгласе Гарика я впервые почувствовал его молодость, и вспомнил, что чемпиону мира совсем недавно исполнилось 26 лет. Наверное, именно в этом возрасте, подумалось мне, человек способен так хотеть победы Добра и верить в нее с силой, придающей ему способность убеждать и других.
— И, по-моему, — продолжал он, — все вроде бы развивается в правильном направлении.
— Но, — упорствовал я, — нам же для изучения истории цивилизации доступны самые незначительные ее отрезки. Мы не знаем, что было до нее. И мы не знаем, сколько подобных нашей цивилизаций успело погибнуть. Не говоря уже о том, что мы не знаем, что ее может ожидать в будущем.
— И все же я предпочитаю верить…
— В конечную победу Добра? — пришел я на помощь Каспарову, видя, как он морщит лоб, задумавшись.
— Ну, пожалуй, Разума — это будет правильнее. Потому что слово «Добро», само определение его, может вызвать длинную дискуссию. А вот насчет Разума — дискуссии не будет. Потому что есть вещи разумные и есть вещи абсурдные. В случае с нашей (Гарри, очевидно, имел в виду «советской» — А.П.) системой мы имеем дело с вещью абсурдной, возведенной в ранг абсолюта. Система полного абсурда… абсолютного абсурда… Абсурда из абсурдов!
Раздался стук в дверь. Вошли две миловидные смуглые девушки, по-видимому, мексиканки и, спросив разрешения, стали бесшумно прибирать номер. Почти одновременно раздался телефонный звонок — Альбурт дожидался нас в вестибюле, и лимузин уже стоял в нескольких шагах от подъезда, ожидая команды, чтобы подкатить к широченным зеркальным дверям и подобрать пассажиров. Мы покидали в него нехитрый скарб путешественников — пару небольших чемоданов и дипломатки, — Альбурт, Каспаров и его менеджер разместились в просторном салоне «Линкольна», и Каспаров изнутри поманил меня — пристраивайтесь, мол, рядом. До самолета оставалось еще около часа, даже чуть больше, и я неожиданно для себя самого принял решение:
— Езжайте — помахал я им рукой, — я поеду следом, встретимся в аэропорту.
Лимузин тронулся. Я подошел к своему джипу, уже подогнанному услужливыми ребятами в пажеской униформе, оставив им пару «чаевых» долларов, уселся, включил мотор и выехал в аллею, ведущую к бульвару Сансет. Вдруг в свете фар прямо перед капотом машины, не на шутку перепугав меня, возник Лева Альбурт:
— Подожди, — крикнул он, указывая на припарковавшийся у обочины лимузин. В раскрытой двери на фоне неяркого света, льющегося из внутренних светильников салона, виднелся силуэт Каспарова. Гарик быстро пересек расстояние, отделявшее наши машины.
— Поехали! Только осторожнее, — пошутил он, — Каспарова везете!
Дорога до аэропорта оказалась свободной и недолгой, ехали мы где-то минут двадцать. А потом еще примерно столько же оставалось до посадки — и мы снова говорили, время от времени возвращаясь к уже затронутым темам, иногда поднимая и новые.
Ни в машине, ни в аэропорту включенного магнитофона у меня с собой уже не было. А, наверное, окажись он — наш спортивный комментатор был бы мне обязан до конца жизни: Гарик много говорил о состоянии советского спорта — каким оно виделось ему. И о шахматах, в частности, об организованном бое, который дала группа ведущих шахматистов Кампоманесу — председателю ФИДЕ, чья злая воля и закупленность, что называется, с потрохами, советским спортивным истеблишментом определили немало провалов в развитии шахматной мысли в масштабах поистине интернациональных.
Объявили посадку. Мы попрощались и разошлись в разные стороны — они к коридору, ведущему к трапу самолета, я — к выходу, туда, где прямо у дверей, с нарушением всех правил стоянки и стопроцентной вероятностью соответствующего штрафа была брошена моя машина. Удивительно: картонки на ветровом стекле, означающей потерю нескольких десятков долларов, я не обнаружил. Обошлось!
Домой я ехал медленно и в мыслях как бы проигрывал заново содержание нашей беседы с Каспаровым. Естественно, появлялись вопросы, которые, конечно же, следовало задать чемпиону мира, и которые я не задал ему, и я мысленно ругал себя последними словами за то, что, зная заранее о нашей встрече, не нашел достаточно времени, чтобы как-то к ней подготовиться.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.