Страница 9 из 39
Кто-то мне говорил, что она тянется километров на двадцать. Но мальчишка, заправлявший машину на бензоколонке, убеждал меня, что по Ривадавии можно доехать до Мендосы, а это, как известно, самый западный из аргентинских городов. Оттуда уже рукой подать до Сантьяго-де-Чили. Хочу предупредить, что заблудиться в Байресе невозможно: планировка этого города удивительно логична. Весь он разделен на «куадры» — кварталы, образуемые перпендикулярно пересекающимися улицами. Длина каждой «куадры» — сто метров, и в каждом квартале, даже если количество домов и дверей в нем меньше сотни (а так это обычно и бывает), нумерация домов ограничена одной сотней: от 100 до 200 или от 1500 до 1600 и так далее. Такой же порядок сохраняется и на параллельных улицах. Таким образом, если вы разыскиваете, например, дом номер 815, а находитесь, предположим, против триста сорок седьмого дома, то можете быть уверены, что нужный вам дом и подъезд будут найдены ровно через пять перекрестков!!!
Но как все-таки быть с «городским центром»? Тут все зависит от того, что вкладывать в это понятие.
Приехавший в Байрес за покупками отправится на знаменитую Флориду: торговую улицу, закрытую для автомобильного движения и отданную пешеходам, точнее говоря, торговцам и покупателям.
Те, кто хочет развлечься, выберут авениду Корьентес, точнее, ее отрезок между Флоридой и Кальяо. Здесь кинотеатры и кафе, пиццерии и залы с игральными автоматами, дешевые сувенирные лавки, бары, пивные. Корьентес — самая беспокойная, оживленная и никогда не засыпающая улица. В три дня и в три ночи не смолкают на Корьентес рыдающие звуки танго и грохот джаза. В воздухе висит автомобильный чад, смешанный с запахами жареного лука и дешевых одеколонов. И откуда бы вы ни шли и куда бы вы ни направлялись по этой авениде, вам нельзя миновать находящийся на пересечении Корьентес и авениды 9 июля стройный, взметнувшийся в небо 72-метровый обелиск. Его так и называют «Обелиск», и он-то и служит Байресу самым точным и известным во всем мире графическим символом.
История Буэнос-Айреса, города с тысячью лиц, города сотен тысяч портеньос, неразрывно связана с жизнью, заботами, с радостями и горестями своей страны и всего остального мира. И в том, что говорят, что думают, к чему стремятся аргентинцы, с которыми я встречался в Буэнос-Айресе, отражается биение сердца всей этой нации.
— Наша страна должна взять в свои руки борьбу за утверждение своего суверенитета, за освоение своих богатств. И руководство этой борьбой должно находиться в руках самих аргентинцев,— вспоминаю я слова отставного генерала Гуглиалмелли.
— Сейчас необходимо действовать так, чтобы добиться подлинной независимости нашей страны, покончить с постоянным и грубым вмешательством в нашу жизнь транснациональных монополий,— мнение коммуниста Оскара Аревало.
Я вспоминаю другие встречи с портеньос на Каминито, на авеню Ривадавия, и думаю, как все-таки определить главную, самую характерную черту их характера: оптимизм, веру в свои силы, уверенность в том, что невзгоды пройдут и завтрашний день будет лучше, чем нелегкий сегодняшний.
— Жизнь каждого из нас напоминает книгу, страницы которой бывают яркими, радостными, а могут оказаться трагическими, грустными, печальными,— сказал мне ветеран профсоюзного движения, старый и мудрый портеньо Рубен Искаро. И добавил: — Но мы должны всегда стремиться к тому, чтобы забывать печали и сделать радости постоянным спутником нашей жизни.
Буэнос-Айрес — Москва
Игорь Фесуненко
Горячий январь сорок пятого
Освобожденная родная земля осталась далеко позади. Мы шли по земле польского народа, несли ему свободу и избавление от фашистского рабства. А там, впереди, лежала фашистская Германия, страна, откуда пришла война и куда теперь бумерангом она возвращалась.
В январе 1945 года наши войска развернули наступление с Сандомирского плацдарма. В огромном потоке войск — стрелковых, танковых, артиллерийских, инженерных частей и соединений— наступала и наша 100-я танковая бригада 31-го танкового корпуса, в которой я служил с 1942 года. В сорок пятом я стал помощником, а затем и заместителем начальника штаба бригады по оперативной работе. Скажу откровенно, должность эта одна из боевых и самых беспокойных в таком небольшом штабе, каким является штаб танковой бригады. У оператора никогда не было свободной минуты. Всегда он обязан знать обстановку, то есть что делают противник и свои подразделения, каковы возможные ближайшие изменения этой обстановки, каковы потери за только что минувший бой... Вот далеко не все дела, которые выполняет офицер — оператор штаба.
В то время бригадой командовал полковник Дмитрий Федорович Гладнев, тридцатилетний офицер. Он был невысокого роста, плотно сбит. На первых порах ко мне, как, впрочем, и к другим офицерам, он тщательно присматривался. Вскоре Гладнев стал мне полностью доверять, требовал, чтобы я находился рядом с ним, часто посылал в батальоны оказать помощь комбатам в трудную минуту, проверить, как выполняется приказ. Словом, как говорят в таких случаях, мы хорошо понимали друг друга.
В те январские дни бригада очень часто составляла передовой отряд танкового корпуса, шла впереди его главных сил, действовала стремительно, дерзко, порой неожиданно для врага, ставя его в трудное положение.
Танкистам приходилось нелегко. Они постоянно находились на холоде, без сна и отдыха, порой у них просто не было времени съесть котелок супа или солдатской каши. Уходили танки дальше на запад, и оставался в недоумении повар с полным котлом горячего обеда. А люди тем временем вступали в очередную схватку с фашистами.
Во второй половине дня 15 января бригада достигла реки Пилицы в районе Щекоцины, с ходу атаковала этот населенный пункт. И вот неудача. Мы потеряли два танка, несколько человек из состава экипажей, в их числе командира танкового батальона майора Погана. Как потом выяснилось, в Щекоцины фашистское командование выбрасывало из резерва части 10-й. моторизованной дивизии, один из ее батальонов уже успел занять оборону.
...Короткий зимний день подходил к концу. Приближалась ночь. Предстояло решить, что же делать дальше. Командир смотрел на карту, напряженно думал и молчал. Самым выгодным был бы обход узла сопротивления, но на флангах его простиралась заболоченная пойма реки. Мы не сомневались, что она плохо промерзла и танки вряд ли пройдут по ней. Но идея обхода уже захватила всех. Кто-то подал комбригу мысль, что надо обходить противника значительно севернее, где кончались и заболоченная пойма, да и сам узел сопротивления. Комбриг согласился. Дозаправили машины горючим, подкрепились и люди из своих неприкосновенных запасов. С наступлением темноты тронулись в путь. Мне командир приказал двигаться с головным батальоном.
— Будешь помогать командиру вести колонну, чтобы не сбилась с намеченного маршрута.
Стояла глухая ночь, временами сквозь рваные облака проглядывала луна, освещая по сторонам девственно чистый, нетронутый снег. Я сидел на броне перед башней, обхватив правой рукой ствол пушки, чтобы не упасть при резких поворотах или торможении танка. Мы спешили, но продвигались по глубокой снежной целине медленно. Часто останавливались, сверяли карту с местностью. В эти минуты смолкал рев десятков дизелей, и наступала такая тишина, как будто и нет никакой войны...
У деревни Пшилек танки вброд преодолели реку Пилицу, которая здесь была неглубока и не столь широка.
Ночь. Мороз крепчал. И хотя мы были одеты тепло, холод проникал, казалось, в самую душу. Встречный ветер бросал в лица танкистов летящий из-под гусениц снег. Вот и шоссе, которое шло из Щекоцин на Ченстохову. Танки вышли на него и устремились на запад, к населенному пункту Накло. А чтобы двигаться быстрей, зажгли фары. Сделав это, мы без всякого сопротивления вошли в Накло. И были удивлены. Немецко-фашистские войска не открывали огня. В населенном пункте захватили несколько орудий, два танка, много пленных. Часть танков перекрыла дорогу на Ченстохову, а остальные с рассветом обрушились с тыла на противника, засевшего в Щекоцинах. Враг не ожидал этого удара и поспешно бежал из узла сопротивления. Смелый маневр увенчался блестящим успехом.