Страница 33 из 103
Никто не приписывал трентскому двору того, что творилось в домах тиранов Пизы, Феррары или Модены. Никто не решился бы утверждать, что и в Тренто нежеланных друзей устраняют с помощью яда или кинжала. Каждый знал, что покойный супруг Маргериты — дон Фернандо — пал смертью храбрых на поле сражения недалеко от родной Кремоны, защищая этот прелестный город от венецианцев. Но всем было известно, что еще при жизни мужа и особенно три последних года перед его смертью донна Маргерита не вела жизнь святой.
Донна Маргерита любила вкусно поесть, хорошо поспать и заниматься любовью. Три эти увлечения заглушали в ней все другие способности. Донна Маргерита была дочерью гречанки Феодоры, бежавшей с родителями из Малой Азии от турок. По дороге в Венецию родители Феодоры погибли в море. Феодору, которой было тогда шестнадцать лет, спасли и привезли в Венецию. Там ее увидел епископ Марцелл — на торжествах по случаю интронизации венецианского патриарха. Трентский князь-епископ так влюбился в греческую беженку, что готов был нарушить все десять заповедей господних. Но ограничился тем, что похитил ее и увез к себе, в Тренто, где его обожаемая возлюбленная родила до срока Маргериту, после чего умерла от послеродовой горячки. Епископ Марцелл вырвал последние седины на голове своей, устроил Феодоре торжественные похороны в храме святого Петра, и с тех пор единственной радостью его стала Маргерита.
Маргерита росла в епископской твердыне, как дикая лоза. Ее желанья были для всех законом, она никого не боялась, никто не смел ей перечить, все преклонялись перед ней. С детских лет она была хороша собой и полна женской прелести. Капризная, улыбчивая и нежная, упрямая и покорная, ласковая и жестокая, обольстительная и строгая, злая, как чародейка, и кроткая, как святая, — такой была дочь епископа, пока не стала взрослой девушкой. Тут она слезами и угрозами добилась у отца позволения выйти замуж за странствующего рыцаря из Кремоны, разрубленное ухо и раздробленный подбородок которого свидетельствовали о мужество и силе своего владельца. Вскоре супруга Фернандо стала любовницей его домашнего капеллана и приятельницей венецианского посла. А потом Фернандо умер как герой, и донна Маргерита вернулась во дворец, к епископу-отцу.
В трентском епископском замке она завела целый двор — с хищными зверями в клетках, с певцами и поэтами, с карнавалами и празднествами, с пьяными пирушками, во время которых она танцевала перед гостями во всей своей природной красе. Там она развлекалась с проезжающими и отъезжающими гостями из близких и далеких мест, из Тосканы и Апулии, из Ломбардии и Римской области, наслаждаясь особенностями и повадками каждого — с любознательностью, достойной лучшего предмета. Епископ платил за все, а ему платил налог народ. Так донна Маргерита сделалась страшилищем и кумиром Тренто. Страшилищем оттого, что мужчины боялись за свой кошелек, а женщины — за своих мужей. Кумиром оттого, что люди любят больше всего тех, кто причиняет им ущерб. А Маргерита причиняла ущерб их поместьям и их репутации. Но зато она была прекрасна, и последний пастух из Чима Тозы лучше отказался бы от последнего куска сыра и предпочел бы умереть с голоду, чем допустить, чтобы брови прекрасной Маргериты вдруг гневно нахмурились. Мужчины охотно умирали за ее улыбку. Таков итальянский народ под знойным солнцем юга!
Когда рыцарь Ян Палечек и слуга его Матей Брадырж въезжали в Трентино, шел дождь. Шел дождь, и Матей роптал. Роптать он начал еще высоко в горах, когда его хозяин выбросил на ветер последний золотой. И продолжал роптать, спускаясь со своим хозяином по долине Изара, к городу Больцано, роптал под ласковым больцанским небом и во время радостного нисхождения в лучезарную долину Адидже, роптал при виде высоких трентских башен и въезжая в трентские ворота, когда дождь уже перестал.
— Наш брат, — ворчал он, — всю жизнь кусок у себя норовит урвать, папаша за неделю никогда цельной кружки пива, бывало, не выпьет, только чтоб какой-нибудь грош для дома сберечь. А продал как-то два воскресенья подряд рыбу у нас на базаре возле святого Петра, так дома что радости было! Мама новый, чистый передник надела, чтоб папаше почет оказать… А этот знай разбрасывает золото полными пригоршнями, не знает, куда девать, всяким незнакомым пастухам дарит. Какой-то зобастый сморкач, — ну и пускай бьется, как наш брат! Сколько лет по свету брожу, — видит бог, иной раз по три ночи глаз не смыкал, зубы на полку, — все во славу чаши! Денег нет как нет. А малость заведется — так, оказывается, против господа бога… А это панское племя туда-сюда пошвыривает себе денежки, будто голыши у нас на Влтаве, которыми ребятишки играют…
Так роптал Матей Брадырж и в конце концов объявил:
— С нонешнего дня, сударь, ни геллера вам не одолжу, и за бритье платить мне извольте! Потому вы не на то меня наняли, чтоб вас бесплатно стричь и брить, а комендинеру не обязательно уметь с бритвой обращаться, и я хоть малость сберегу, а вы доставайте, где хотите, мне все равно, — я домой поеду, чтоб разора этого глаза мои не видели!..
Но Ян насмешливо глядел перед собой, прищурив и карий и голубой глаз, полуслушая речь Матея и не осаживая нескромного слугу, только посвистывая.
Отправив епископу Марцеллу письмо епископа пассауского, в котором последний рекомендовал Яна Палечка как своего друга и благодетеля, Ян получил от епископа Марцелла приглашение.
В эти дни старичок был страшно встревожен. Маргерита лежала в постели и с утра до вечера плакала. Она потеряла отцовский подарок — жемчужное ожерелье.
Маргерита очень любила жемчуг. Не потому, что сама носила имя Жемчужина, а потому, что он шел к ее смуглой груди Поэтому она все время плакала и грозилась до самой смерти не смотреть ни на одного мужчину и вести добродетельный и богобоязненный образ жизни, если только ее жемчуг найдется. Что она отслужит двадцать две обедни, по числу лет, прожитых ею на свете, а может, даже уйдет в монастырь, лишь бы только к ней вернулся ее жемчуг. Она заперлась у себя, и никто не мог к ней войти, даже новый ее любовник, расшитый золотом купец из Генуи, по имени Лионелло, состоявший при ней вот уже три месяца, пивший и пировавший так, что, глядя на него, от изумления глаза на лоб лезли.
За эти дни трех служанок пять раз подвергали пыткам — в надежде вырвать у них признание, куда они спрятали украденный жемчуг. Девять камердинеров сидели в тюремных подвалах, и им грозила смерть через повешение, если они не скажут, куда девалось ожерелье. В конце концов донна Маргерита затопала ногами и потребовала, чтобы к ней привели ее старенького отца. Князь-епископ приковылял к ней, такой сухонький, с раскрасневшимся от волнения морщинистым лицом. Маргерита повернулась лицом к стене, показав отцу свою очаровательную спину, которая заставила епископа вспомнить ее мать. Уронив набежавшую слезу, он попросил дочь сказать ему, чего она желает.
— Созови всех чертей, пускай приколдуют мне мой жемчуг! Скликай сыщиков со всего света, чтоб обшарили каждый уголок. Подай мне мой жемчуг, а то утоплюсь.
Она заплакала навзрыд. Этого епископ не мог выносить. Еще с той поры, как была жива мать. Он взял ее за руку и дал торжественное обещание все обыскать, всех обезглавить и повесить, а найти жемчуг.
— Новый куплю тебе, хоть бы для этого пришлось продать все церковные сокровища!
— Я хочу мой! — заявила Маргерита, легла ничком и уткнулась лицом в подушку…
Поэтому, приглашая к себе во дворец приезжего из чешской земли, старенький епископ был весь взбудоражен. Он чуть не разрыдался, когда рыцарь Палечек стал превозносить вдохновенными словами красоту, мир и тишину, царящие в управляемой им области.
— Вы говорите: мир и тишина, милый юноша… — возразил епископ. — О, как вы ошибаетесь! Я очень несчастен в эти мрачные дни…
И он рассказал во всех подробностях, как это обычно делают старики, о несчастье, постигшем его родственницу, донну Маргериту. Что речь идет о его дочери, это он скрыл. Но Ян уже знал от других.