Страница 24 из 42
С утра, едва солнце выползло из-за горизонта, фестивальная деревня пришла в движение. Хлопали двери мотеля и рест-хаузов, к стоянкам подруливали красноватые от пыли автомашины. На дорожках было тесно. Шли в пестрых национальных одеждах приехавшие на праздник гости. А мимо, обгоняя их, спешили рыбаки с сетками и калебасами. Подобно носильщикам, протяжно покрикивали, прося освободить дорогу, барабанщики, придерживавшие сбоку бочонки-тамтамы. Спрашивать, как пройти к месту проведения рыболовецкого чемпионата, не было необходимости. Толпа сама неудержимо несла меня к западной окраине фестивальной деревни.
Остались позади последние дома, по ногам захлестала жесткая трава. Впереди открылась река Рима. Она угадывалась по двум прерывистым полосам свежезеленого тальника, которые перегородили с севера на юг выжженную саванну. Утренние росинки еще не высохли и вспыхивали радужными блестками на листьях.
На левом берегу над рекой возвышалась еще одна трибуна. На деревянном помосте под тентом стояли плетеные кресла, к спинкам которых были пришпилены таблички с фамилиями местной знати. Под нею, почти у самого берегового откоса, находились весы — круглый, похожий на гигантский манометр диск с крюком, подвешенный на врытом в землю столбе. До другого берега было от силы метров сорок. Харматан не обмелил, не выпил реку, которая мощно несла свои воды, не потревоженные ни единым рыбьим всплеском. Если плыть вверх по течению, можно добраться до северной границы Нигерии, подступающей к окраинам Сахары. Напрямую же через саванну и пески до пустыни было и того ближе: каких-то полтораста километров.
Народ все прибывал, растекаясь вдоль берега вправо и влево от трибуны. Часть зрителей лодочники стали переправлять на другой берег в остроносых лодках. В моем воображении по пути в Аргунгу река виделась широкой. А тут при желании и мальчишка перебросит камень на другую сторону. В душе зашевелился червь сомнения: видимо, все эти россказни о громадных рыбинах — просто враки, рассчитанные на простаков. С досады я даже плюнул: зря потерял столько времени.
— Что с тобой, батуре?
Я резко обернулся. Сзади стоял дородный, с округлыми щеками нигериец.
— Да вот сомневаюсь, есть ли в этой речушке хоть бы малявки.
Брови у нигерийца поползли вверх.
— На фестивале впервые?
— Да.
— Понятно, — улыбнулся нигериец. — Отбросьте сомнения. Место это заповедное. После фестиваля на него накладывается табу до следующего праздника. Рыбы тут пропасть. Мы ее за буйный норов и силу называем «владыка воды». А по-ученому она именуется нильским окунем. Вот раньше... — Нигериец не договорил и, словно забыв обо мне, уставился куда-то в сторону. Взглянул туда и я — поднимая за собой шлейф пыли, к реке двигался кортеж всадников.
— Эмир! Эмир едет! — почтительно прокатилось по берегу.
Да, так еще и сейчас устроена Африка. В небе над Нигерией летают реактивные самолеты, по дорогам мчатся автомашины самых последних марок, в домах (не во всех, правда) надрываются транзисторы, светятся экраны телевизоров. А рядом живет средневековая старина! Время оказалось пока не властно над институтом эмиров. Они до нынешних дней сохранили свое прежнее могущество. В представлении простых нигерийцев эти люди — потомки пророка, олицетворение его божественной силы, к которым, как велит коран, нужно относиться с должным почтением и оказывать подобающие столь высокому сану почести.
Кортеж приближался. Впереди с длинными медными трубами ехали трубачи, потом барабанщики. За барабанщиками — стража, палившая в воздух из старинных ружей. Перед трибуной кортеж разделился на две группы. Одна свернула вправо, другая — влево. И лишь единственный всадник, который до этого находился в середине, направился прямо к трибуне. Его коня вели под уздцы четверо слуг — по двое с каждой стороны. То был Мухаммеду Мера — эмир Аргунгу. У помоста его, как хрупкую фарфоровую куклу, осторожно сняли с лошади, под руки — хотя старцем эмир отнюдь не выглядел — довели до кресла. Лишь после этого на свои места поднялась приезжая и местная знать. Эмир произнес коротенькую речь, пожелав успехов участникам состязаний, и величественным жестом подал знак открыть фестиваль.
И сразу будто раскат грома прокатился над рекой. Это одновременно ударили сотни тамтамов. Под оглушительный грохот барабанов, протяжное пенье труб, ликующие крики зрителей в Риму бросились рыбаки. С откоса покатилась целая лавина черных полуобнаженных тел, и. казалось, что ей не будет конца. Река, только что отражавшая бирюзу безоблачного неба, мгновенно помутнела, а через несколько минут буквально вышла из берегов от многих сотен тел, забивших русло. В воздухе замелькало множество сеток. На взбудораженной воде покачивались словно поплавки калебасы. Подбадриваемые толпой болельщиков, рыбаки старались вовсю. Все чаще и чаще над рекой разносились восторженные вопли — в чью-то сетку попала большая рыба! «Мелкота» в два-три килограмма в расчет не бралась. Но ее не выбрасывали, а заталкивали в калебасы — пригодится на ужин. Ведь цель состязания состояла в том, чтобы поймать самую здоровенную рыбину. Чем больше попадался окунь, тем громче ликовали зрители, тем оглушительнее был грохот тамтамов. А на берегу заключались пари, велись жаркие споры, чья команда, чьи рыбаки лучше.
Улов сносили к весам перед трибуной. Вес нарастал: сорок фунтов, пятьдесят, восемьдесят... Узнав свой результат, рыбак усаживался неподалеку от весов и принимался терпеливо ждать, ибо ничего другого ему просто не оставалось делать. По правилам соревнования после взвешивания улова нельзя вторично лезть в Риму за новой добычей.
В тот момент, когда очередной окунь потянул под сто фунтов, в реке, наискось от трибуны, поднялась какая-то суматоха. Кто-то огромный и сильный ускользал от рыбаков, сбивал их с ног. Некоторые из них не выдержали, бросили сетки и устремились к берегу, истошно крича: «Крокодил! Крокодил!»
Лишь один рослый мужчина не спасовал. Наверное, рыбацкое чутье подсказало ему, куда рванется хитрый «хозяин вод». Он держал сетку наготове и выжидал удобный момент. Вдруг его качнуло в сторону. Было видно, как напрягся мускулистый торс. Но, увы, сил у него явно не хватало, чтобы вытащить отяжелевшую снасть. На помощь подоспели другие рыбаки. Нет, это был не крокодил: в сетке билась гигантская рыбина! Ее несколько раз пытались приподнять над водой: глотнет воздуха — успокоится, но безуспешно. Из воды лишь показывался растопыренный веером хвост, и тут же рыба утаскивала снасть вниз. Только после того, как к схватке подключилось еще несколько рыбаков, вся ватага медленно, шаг за шагом стала выбираться на мелководье. На берегу бьющуюся рыбину дружно прижали к земле, с трудом закатали в сеть и потащили к трибуне.
Смолкли голоса, барабаны, трубы: все с нетерпением ждали результата взвешивания. Как только «владыку вод» прицепили к крюку весов, стрелка на диске резко ушла вправо.
— Вес сто сорок два фунта, длина шесть с половиной футов! Эту пока самую большую рыбу на нынешнем фестивале поймал житель Аргунгу Умару Феланду! — торжественно проревели динамики.
Умару Феланду в этот момент стоял около огромного нильского окуня и, поддерживая его руками за жабры, счастливо улыбался. Приносили и других страшилищ, но удачливее его так и не нашлось. Затем состоялась церемония награждения, во время которой эмир вручил Умару Феланду чеканный кубок, велосипед и денежный приз. В честь победителя ударили тамтамы, запели трубы...
Между тем солнце, казалось неподвижно застывшее в зените, так раскалило и воздух и землю, что тепло чувствовалось даже через толстую подошву ботинок. При такой жаре только бы и отсиживаться в речке или, на худой конец, в прохладной комнате мотеля. Я подумал, что теперь, когда состязание рыбаков окончилось, и участники и зрители до вечера будут отдыхать, но не тут-то было! Праздник переместился на площадь фестивальной деревни. Туда с подобающими почестями доставили эмира и усадили на трибуне в окружении местной знати. Опять взвыли трубы, забухали тамтамы. Народ столпился по краям площади. На дальнем ее конце гарцевали всадники в белых просторных одеждах и таких же белых шапочках. Эмир дал знак, начались скачки. Их открыл наездник на белом скакуне, который с места взял в карьер. Он словно бы распластался в воздухе, едва прикасаясь копытами к земле, — столь стремителен и красив был его бег. Конь мчался прямо на трибуну. Казалось, еще мгновение, и он врежется в людей. Но нет! В считанных метрах от толпы лихой наездник на всем скаку поднял лошадь на дыбы так, что она чуть не села на хвост. Зрители восторженно загудели. Наездник удостоился одобрительного кивка эмира и, довольный, отъехал в сторону. А к трибуне на вороном аргамаке уже рванулся следующий всадник...