Возвращение

Мать Мари-де-Гонзаг, предвидя новый поток слез, помогла Мари встать. Она обняла ее, а потом посмотрела ей в глаза:

— Дорогая моя девочка, вы должны верить в высшую справедливость! Но мы попросили Господа нашего как можно скорее обелить ваше имя. И я знаю, кто согласится нам в этом помочь. Идемте к нему немедленно!

— Но к кому мы должны идти? — спросила озадаченная Мари.

— К аббату Бурду, конечно!

У супруги доктора Меснье не было сил спорить. Мама Тере осталась в кабинете.

— Я должна закончить мои подсчеты. Не тревожьтесь, Мари, все уладится. По-другому быть просто не может, я это твердо знаю!

Успокоенная, Мари последовала за матерью-настоятельницей. Она послушно шла за монахиней, как ребенок, вверивший свою судьбу взрослому, которому он всецело доверял.

Глава 20 Верные сердца

В воскресенье утром Мари и Адриан оказались в числе первых прихожан, занявших свои места на церковных скамьях. Камиллу они попросили остаться дома, чтобы Мелине не было скучно. Девочка не усмотрела ничего особенного в этой просьбе, поскольку понятия не имела о кошмаре, который вот уже неделю переживали ее родители.

Нанетт настояла на том, чтобы пойти в церковь вместе с ними. Величавая в своем белоснежном чепце и новом черном платье, старушка сидела, распрямив плечи и высоко подняв голову. В ее взгляде читался вызов. Прихожан становилось все больше. Мари взглядом искала среди них друзей. Ирэн Дрюлиоль с супругом, а также Мари-Эллен и Жаннетт приветственно помахали им. Амели и Леон тоже были здесь. В боковом проходе Мари увидела маму Тере с Мадлен, мать Мари-де-Гонзаг и других монахинь. Сироты, все одетые с иголочки и аккуратно причесанные, стояли возле фисгармонии.

— Какая это радость — иметь верных друзей! — шепнула Мари на ухо супругу. — Единственное, что есть хорошего в этом ужасе, — так это то, что мы теперь наверняка знаем, кто никогда нас не предаст!

— Ты права, дорогая! — ответил Адриан. Он был очень бледен. — Но мне этого недостаточно! Ты заметила, как некоторые на нас смотрят? Господи, скоро и я сам начну думать, что я — преступник!

Нанетт слышала их диалог. Толкнув Мари локтем, она сказала, прищурившись:

— Самое время явиться доброму Господу и отделить зерна от плевел!

— Тише! — шикнула на старушку Мари, поскольку та не позаботилась понизить голос. — Я не хочу скандала!

— Не хочешь скандала? — переспросила Нанетт. — Поздно, скандал начался еще в прошлую субботу, когда какая-то гадина стала оскорблять нас, порядочных людей!

К счастью, в этот момент в сопровождении детей из хора появился аббат Бурду. Прихожане ожидали обычной воскресной мессы, поэтому, когда священник направился к кафедре, все удивленно зашушукались.

Мари взяла Адриана за руку. Ей было трудно дышать, в горле стоял комок. Она уже почти жалела, что попросила аббата о помощи. Адриан почувствовал, как напряглась рука жены.

— Не волнуйся так! Что бы он ни сказал, это не ухудшит наше положение. Пришло время покончить с этим раз и навсегда.

— Знаю, — отозвалась Мари. — Но я больше не могу это выносить!

Аббат Бурду кашлянул, ожидая, когда в церкви установится тишина. Наконец он заговорил. После краткой преамбулы, в которой он выразил свое удовлетворение видом многочисленной паствы, пришедшей в храм в это ноябрьское воскресенье, он на мгновение замолчал и обвел присутствующих взглядом. Потом продолжил громко и отчетливо:

— Должно быть, все вы, пребывающие в ладу со своей совестью, как и полагается добрым христианам, спрашиваете себя, что такого важного я хочу вам сказать. А я хочу сказать следующее: в нашем приходе случилось большое несчастье. После войны, после выпавших на нашу долю лишений, когда мы все должны сплотиться, чтобы восполнить утраченное и забыть о пережитом ужасе, дурной ветер подул над нашими крышами, лишив многих из вас способности рассуждать здраво! Этот ветер напомнил мне о другой истории, которая случилась в Тюле более двадцати лет тому назад. Вы помните историю об анонимных письмах, в то время о ней писали все газеты. Их автора осудили, но эти письма разрушили судьбы многих жителей города!

Но поговорим немного о последней войне, которая погубила много невинных жизней, и о паршивых овцах, которые нашлись и в нашей овчарне, — о коллаборационистах! Большинство из них жизнью заплатили за свои злодеяния. Спросим же себя, что толкало их предавать Родину, своих соотечественников? Жажда наживы, вне всяких сомнений, желание сохранить свою жизнь и, что еще хуже, жажда власти! Но бывают и люди совсем другого склада. Я знаю одного такого человека, жившего в Обазине, который отказался от поста заместителя мэра, что доказывает, что он не желает занять видное место и управлять нашей общиной. И этот человек, о котором я говорю, в любую погоду, в снег и в дождь, не страшится отправиться в путь по плохим дорогам в отдаленные концы нашего края… даже к карьеру Даниэля по обледеневшей дороге! Зачем ему рисковать своей жизнью, в то время как большинство людей преспокойно сидят у очага с газетой в руках? Он делает это ради вас! Он преодолевает множество трудностей, чтобы спасти раненого, принять роды или вылечить ребенка! Скажете, им движет корысть? Что ж, поговорим и об этом! Я часто беседую с вами, моими прихожанами, и сколько раз вы мне рассказывали о том, что этот замечательный человек навещает самых бедных больных и не просит за это платы, что он дает им лекарства и не требует за них ни су! Да, друзья мои, вы знаете, о ком я говорю, не так ли? Этот безупречный человек — не кто иной, как доктор Меснье! Вот уже двадцать лет он самоотверженно трудится во благо жителей нашего края. И, несмотря на это, некоторые осмеливаются подозревать его в таком ужасном преступлении, как сотрудничество с врагом!

Голос аббата громыхал, как глас небесного судии. Никто не осмеливался даже шевельнуться. Аудитория вся превратилась в слух. Мари со слезами на глазах смотрела на распятие над алтарем. Выдержав паузу, чтобы его слова лучше запечатлелись в умах прихожан, аббат продолжил:

— Доктор Меснье… Вы готовы обвинить его, вы его подозреваете, вы на него клевещете… И все это из-за каких-то писем! И не смотрите на меня такими невинными глазами, вы прекрасно знаете, о чем идет речь! Я говорю об анонимных посланиях, которые уже некоторое время переходят из рук в руки, распространяя ложь, сея раздоры и огорчения… Кто же осмелился написать этот донос? Без сомнения, тот, чей разум затмили зависть и ненависть. Но и этого ему показалось недостаточно! Он ополчился и на супругу нашего славного доктора! Вы ведь все ее знаете, верно? И в ее порядочности вы стали сомневаться! Но по какой причине? Я привык думать, что доброта, милосердие, щедрость и преданность есть добродетели, которые вызывают лишь восхищение и благодарность. И я не преувеличу, если скажу, что все они присущи Мари Меснье, которая учительствует в этой общине уже больше двадцати лет. Многие из вас восхваляли ее достоинства. Но хватило нескольких желчных обвинений, и вот результат — имя порядочной женщины втаптывают в грязь! Неужели я должен стыдиться своих прихожан? Ведь эта женщина, воспитав четверых детей, добрых католиков, не сочла возможным отдохнуть от праведных трудов! Она взяла в семью сироту, невинное дитя, дочку прекрасной женщины, погибшей от немецкой пули… Так почему же к этой девочке следует относиться не так, как к другим воспитанницам приюта? Разве она не имеет права на любовь, образование и заботу?

И вот я говорю вам: сегодня Адриан и Мари Меснье — жертвы. Мало того что некто стремится испортить им жизнь, но и вы — соседи, знакомые — вы позволили этому дурному поветрию, которое проникло в наши почтовые ящики, помутить свой разум и отравить свои сердца!

Аббат Бурду помолчал, чтобы перевести дух. С высоты кафедры он метал гневные взгляды, щеки его раскраснелись. Оценивая эффект своих речей, священник переводил взгляд с одного лица на другое, ожидая увидеть на них раскаяние, осознание низости мыслей, обуревавших этих людей… Наконец он продолжил все таким же громоподобным и твердым голосом: