Возвращение

Мари не осмеливалась поднять глаза на супруга в страхе, что прочтет на его лице раздражение или даже гнев. Опасаясь худшего, она встала, подошла и устроилась у него на коленях, словно дитя, которому нужны ласка и нежность. Воцарилась тишина. Через какое-то время она попыталась еще раз:

— Любовь моя, умоляю, не бросай «нет» мне в лицо, как в тот раз! Я понимаю, на это должны быть какие-то причины, но мне ты показался тогда таким жестким, таким отстраненным… Я пришла в полное замешательство!

Адриан ничего не ответил, но напрягся, Мари это почувствовала и, прижавшись щекой к его чисто выбритой щеке, сказала:

— Дорогой, я снова завела с тобой этот разговор, потому что уверена: этой девочке очень нужен дом, мама и тепло семьи…

— И, разумеется, ты должна стать этой мамой, а наш дом — тем самым «идеальным домом»! — живо откликнулся Адриан. — Мари, к чему все это? С завтрашнего дня ты начинаешь работать в школе при аббатстве и будешь видеть эту девочку каждый день! Сколько я тебя знаю, ты всегда кого-то учишь читать и писать, если не утешаешь и уговариваешь, что ссадина на коленке скоро заживет. Я сказал тебе раз и повторяю снова: я не хочу усыновлять ребенка.

Адриан деликатно, но настойчиво отстранился, потом помог ей встать.

— Прости меня, Мари, но у меня нет других аргументов. Я хочу, чтобы ты поняла: тема закрыта!

Она внимательно посмотрела на него. Адриан был рассудительным человеком, умел владеть собой. Чувствительный и щедрый душой, он всегда старался поддержать того, кто нуждался в сочувствии и участии. Однако сегодня он показался ей упрямым, жестким и чересчур авторитарным.

Их взгляды встретились. Адриан первым отвел глаза и воскликнул:

— Не смотри на меня так! Я не чудовище! Я уважаю труд монахинь, которые отдаются душой и телом служению этим сиротам. Я достаточно часто бываю в приюте по делам, чтобы знать: у девочек все есть, и ласка, и внимание. И если ты будешь видеть их каждый день…

Мари нервно закивала и через пару секунд спросила:

— Адриан, что происходит? Стоит мне заговорить о Мелине, как ты начинаешь злиться!

В кухне повисла долгая тишина, если не считать теперь уже раздражающего тиканья часов и свиста чайника. Адриан провел рукой по волосам. Он был похож сейчас на человека, который готов броситься в воду, но еще колеблется, не зная, будет ли удачным прыжок. И все же он решил объясниться и заговорил серьезным тоном:

— Мари, случай с Мелиной особенный. Несколько дней назад я разговаривал о ней с матерью Мари-де-Гонзаг и… Скажем так, мы вспомнили обстоятельства рождения девочки. Я не должен был тебе рассказывать, но ты меня вынуждаешь. Мелина — плод насилия над женщиной. И прости, если я покажусь тебе человеком недалеким, но мне противна сама мысль об этом! Это ребенок, о корнях которого ничего не известно. Ее отцом может быть гнусный пьяница, а наследственность — это не шутка. Хочу тебе напомнить, что я врач и кое-что об этом знаю. Идея взять в свой дом девочку, которая, возможно, происходит из порочной семьи, мне совсем не нравится!

Мари в одно и то же время почувствовала облегчение и отчаяние. Одно только слово «насилие» всколыхнуло в ней жуткие воспоминания. Наихудшим же было отвращение, которое ясно читалось на лице Адриана. Она сказала едва слышно:

— Но ведь ее мать ни в чем не была виновата! На ее месте могла оказаться любая женщина, здоровая телом и душой, с которой подло поступил мужчина. Разве то, о чем ты говоришь, — достаточное основание, чтобы оттолкнуть Мелину, невинное дитя?

Адриан прошел к застекленной двери, выходящей в сад. Повернувшись к жене спиной, он сказал быстро:

— Да, это достаточное основание! По крайней мере, для меня. Я знал отца твоих детей. Пьер был честным, непьющим и работящим, хоть и гневливым. Я счел своим долгом воспитывать Лизон, Поля и Ману и делал это с радостью, потому что любил тебя.

Мари вздохнула. Ману… Так они звали Матильду, когда та была маленькой девочкой.

— Я все это знаю, Адриан! Для них и для нашей Камиллы ты всегда был прекрасным папой. Поэтому я считала, что ты можешь дать любовь и еще одному ребенку…

Голос Мари сломался. Она не могла больше сдерживать слезы.

— О Адриан, я никогда не просила тебя ни о чем настолько важном для меня. Не могу объяснить, почему меня так тянет к этой девочке! Она такая хрупкая, такая печальная… И это в столь юном возрасте! Я знаю, как ей бывает страшно, как больно ощущать себя одинокой в этом мире, каждое утро ждать чуда… Отца или мать, которые придут в аббатство и заберут ее домой. И это все никак не происходит! Не происходит, Адриан!

Адриан стремительно обернулся, пораженный отчаянием, которое звенело в голосе жены. Увидев, что Мари, как ребенок, трясется от рыданий, он поспешил подойти к ней, обнял ее и стал нежно баюкать, стараясь не смотреть на искаженное горем родное лицо.

— Любимая, дорогая моя, не плачь! Единственное, чего я не переношу, — это видеть, как ты страдаешь! Прошу, успокойся! И забудь о Мелине. Она не должна была попасть сюда, в обазинский приют. Тебе никогда не следовало ее видеть, но судьба посмеялась над нами!

— Что такое ты говоришь? — спросила Мари. — Что ты от меня скрываешь? Почему мне не следовало ее видеть? Ты знаешь что-то, чего я не знаю, это очевидно! И причем здесь судьба? Объясни!

Адриан вздохнул, изнемогая от бессилия и гнева. Он, возможно, и был кое в чем ограниченным, но и она оказалась — на редкость упрямой… Он отошел от Мари и стал ходить взад и вперед по кухне, стараясь собрать остатки самообладания. Удивленная Мари наблюдала за ним. Наконец она подошла к нему и изо всех сил сжала его руки:

— Адриан, успокойся и перестань сердиться! Скажи мне правду, я имею право ее знать! Ты пугаешь меня!

— Хорошо, — пробормотал он, сдаваясь. — Знай, что ты принуждаешь меня нарушить клятву. Мари, я поклялся матери Мелины никому не открывать ее имя и имя отца девочки, хранить этот секрет всю свою жизнь. Для меня это стало таким наказанием…

Мари, пораженная словами мужа, отшатнулась и бессильно опустилась на стул. Внезапно ей стало страшно. Она закрыла руками лицо, чтобы Адриан не видел ее дрожащих губ.

— Говори! — потребовала она.

— Леони! — тихо сказал Адриан. — Ты уже догадалась… Это она — мать Мелины.

Мари показалось, что она проваливается в темную пропасть, до краев полную секретов и лжи, и эта пропасть могла поглотить ее навсегда. Она закрыла глаза и уцепилась за край стола, как если бы реальность этого предмета могла помочь ей выбраться из кошмара. Минуту назад ей хотелось знать правду, но теперь она сожалела о том, что разрушила закрытый уютный мирок своей прошлой жизни. Жизни в неведении, такой, какой она была до признания Адриана. Потрясенная Мари переспросила:

— Леони… Она мать Мелины? Как это возможно? У Леони не было детей! По крайней мере, насколько я знаю…

Мари запнулась, во рту у нее пересохло. В ее душе происходило нечто странное: возмущение и негодование боролись с неясным, но уже нарастающим страхом. Зачем бы Адриану придумывать такую историю? Если бы он и решил что-то от нее скрыть, то не стал бы измышлять столь жуткую ложь, которая, он наверняка знал это, нанесет ей глубокую рану. Все, что касалось памяти Леони, было для Мари свято. Она ждала продолжения, и оно не замедлило последовать.

Адриан сел на стул. На его лице читались усталость и… облегчение. Он проиграл партию. Упрямство жены восторжествовало над его желанием сохранить тайну. Оказавшись припертым к стенке, он был вынужден рассказать все, и эта правда обжигала его губы. Опустив глаза и положив руки на колени, он стал рассказывать, словно бы сам себе, как человек, мысли которого где-то далеко:

— Что ж… Леони родила девочку. Они ведь похожи, правда? И это от тебя не укрылось. Я должен был предусмотреть, что однажды ты обратишь на Мелину внимание…

В висках у Мари стучало. Сердце колотилось, как сумасшедшее, она дрожала, словно от озноба. Влажные руки конвульсивно сжимались и разжимались. Ей нужно было успокоиться и собраться с мыслями. В рассказе Адриана она уловила противоречие.