Акапулько

Когда Форман появился в номере Харри Бристола, тот лежал в кровати; обычно загорелое, лицо продюсера теперь было лишено всякого цвета, а под глазами вздулись огромные мешки. Его губы задвигались.

— Я звонил тебе пятнадцать минут назад, — изрыгнул он. — Где тебя носило?

Форман поцеловал Шелли в щеку, сообщил ей, что она никогда еще не выглядела такой прелестной, обнаружил стул с прямой спинкой и подвинул его к кровати. Потом сел на него верхом, сложил руки на спинке и положил на них подбородок.

— Харри, — сказал он с заботой в голосе, — ты ужасно выглядишь.

— Тебя забыл спросить! Тоже мне, шутник нашелся! Если я выгляжу паршиво, это потому, что себя и чувствую паршиво. Да у меня вся задница огнем горит, а кишки скачут с самого Мехико-Сити. Пока сюда ехали, пришлось останавливаться шесть раз…

— Пять, Харри, — поправила Шелли.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Какая к черту разница? Пять, шесть! Все, что я знаю, так это то, что у меня больше не осталось сил! У меня задница от боли отваливается с того самого места, как я ею напоролся на кактус!

Мысленно представив себе Харри, находящегося под одновременной атакой кактуса и своих собственных внутренностей, Форман почувствовал себя очень хорошо. Достаточно хорошо для того, чтобы рассмеяться, — очень редкая вещь для Формана в последнее время.

— Ты должен согласиться, Харри, — сказал он, — это смешно.

— Да ну, может быть. Только не тогда, когда это происходит с тобой. Жалость — самое меньшее, на что может рассчитывать больной человек.

— Харри, ты не тот человек, с которым можно ассоциировать слово «жалость».

Бристол обдумал услышанное.

— Это чертовски верно. Я всегда умел о себе неплохо позаботиться сам, даже когда был совсем ребенком. В жопу всю эту жалость!

— Пошлите в аптеку за энтеровиоформом, Шелли, — попросил Форман. — Он моментально закупоривает все дырки.

— Сделай, как он говорит, — приказал Шелли продюсер… — А теперь давай поговорим о делах, Форман. Валяй, рассказывай.

— Особо и говорить нечего. Хожу-брожу по окрестностям, высматриваю возможные места съемок. Сегодня вечером снова иду.

— Только учти — съемки должны начаться послезавтра. Понял?

— «Ибо одни подчиняются, а другие приказывают», — процитировал Форман. — Это сказал Чосер[45], Харри. Знаешь Чосера, Харри?

Опухшие глаза Бристола, казалось, обратили свой взор внутрь.

— Может быть, я ошибся, когда нанял тебя.

— Ты можешь разорвать контракт. Достаточно одного слова. Помимо всего прочего, продюсер только тогда хорош, когда он доволен. Если я делаю тебя несчастным…

— Никто ничего не говорит о том, чтобы разрывать какие-то контракты. Чтобы сделать меня счастливым, нужно запустить «Любовь, любовь», сделать эту картину сногсшибательной. Я завишу от тебя, Пол. Кто у меня еще есть, правильно? Сделай это для меня, и, когда придет время, ты увидишь…

Форман остановил его:

— Ты получишь лучшие кадры, на которые я способен.

— Ты молодец. Я знаю это.

— До той поры, пока ты не захочешь, чтобы я стал тем, кем не являюсь, — добавил Форман.

Короткая, суровая улыбка тронула губы Бристола, и в его глазах промелькнуло нечто вроде признания.

— Конечно. Художник может делать только свое, правильно? Я понимаю это. Ты получаешь полную свободу на этой картине, только роди… — Он замолчал, ухмыляясь. — Кто бы на нас посмотрел, топчемся на одном месте, переливаем из пустого в порожнее. У нас все получится просто классно, я чувствую это. Расскажи мне о твоих планах на сегодняшний вечер? Куда ты собрался?

Форман поведал ему о Лео и о том, что хочет получить необычную версию ночной жизни Акапулько — посмотреть на нее глазами хиппи.

— Это здорово! — с энтузиазмом воскликнул Бристол. — Ночная жизнь — часть сцены, которую я задумал в картине. У меня есть идея. Возьми с собой Шелли. Нашей звезде эпического жанра не помешает узнать о фильмах действия.

— Ой, Харри, — запротестовала девушка. — У Пола, наверное, назначено свидание…

— Беда-то большая! Я что, говорю ему тащить тебя в постель? Ну, что скажешь, Форман?

— Я с удовольствием проведу этот вечер вместе с Шелли.

— Итак, — подвел черту Бристол, — договорились. А теперь давай еще раз пройдемся по графику съемок. Мне кажется, мы сможем выкроить из него по меньшей мере еще один день…

Бернард Луис Фонт осторожно выбирал себе путь вниз по широким ступеням, ведущим к Римскому бассейну, тяжело ступая мимо благоухающих клумб с красными и оранжевыми декоративными цветами. Он искал маленькую горничную-мексиканку — хорошенькую девчушку с отличной кожей и улыбкой кокетки. «Для мексиканки у нее исключительно красивые ноги», — заметил Бернард про себя. Француз воображал себя знатоком женских ног и попок, проведя лучшую часть жизни в исследованиях этого предмета при помощи органов зрения, осязания и других органов.

Бернард запросто мог сделать скидку и извинить попки, имеющие недостатки, дефектные попки, так сказать: слишком большие, или чересчур плоские, или подвешенные очень уж низко к матушке-земле. «Попки поддаются сокрытию, маскировке, изменению внешнего вида, на них можно, наконец, сидеть; существуют и другие способы для того, чтобы скрыть попку от публичных взглядов. Но не ноги. Они всегда на виду. Они — опоры всего, они — начало красоты и изящества. Эта молоденькая симпатичная muchacha[46], интересно, какие у нее ножки?»

— Бернард! — У бассейна его встретила Саманта.

— Саманта! — Он взял в свою руку обе ее ладони и поцеловал их по очереди. — Моя дорогая, вы прекраснее, чем когда бы то ни было.

На Саманте было только белое бикини, и ее стройное загорелое тело блестело от масла. Она снова расположилась в шезлонге.

— Как хорошо, что ты приехал, Бернард.

— Как хорошо, что вы меня пригласили.

— Вы, наверное, умираете с голоду, Бернард?

— Не то слово.

Саманта повернулась к служанке:

— María, traiga la comida, por favor[47].

— Sí, señorita.

Бернард наблюдал за уходящей служанкой. «У нее отличные ножки, — сделал он заключение, — сильные и округлые, великолепно сочлененные».

Саманта воспользовалась предоставившейся возможностью стереть мокрые пятна с костяшек пальцев, где ее поцеловал Бернард. «Хоть бы он не распускал свои слюни так!» Она покрыла голову зеленой соломенной шляпкой с широкими полями и надела большие круглые темные очки. Саманта вот уже много лет носила эти очки.

— Хочешь искупаться, Бернард? Солнце жарит вовсю и…

— Ни за что. Моя фигура без одежды менее чем красива. Я предпочитаю скрывать ее от стихий и глаз любопытных, — разве только что по ночам. И я, естественно, сплю в темноте.

— Я совершенно уверена, ты просто капризничаешь.

— Будучи французом, я должен это признать. Однако, как французский джентльмен, я проигнорирую ваше предположение.

Лицо Саманты заострилось.

— Бернард, я позвала тебя сегодня из-за чисто эгоистических соображений. Со времени нашего последнего разговора меня преследуют всякие расстройства и неприятности. Непросто мне сдержать свою экономическую клятву.

— Ладно, ладно. Все в мире относительно. Саманта Мур — женщина с состоянием, ей далеко до голодной смерти.

— Не так уж все и хорошо тем не менее. — Она выпрямилась и повернула голову, чтобы смотреть Фонту прямо в лицо; голос Саманты звучал ровно и выразительно. — Меня не устраивает прозябание. Для меня жизненно важно, чтобы я продолжала жить так, как я жила раньше, на том же самом уровне. И я намерена так жить.

— А мое намерение заключается в том, чтобы помочь вам в этом.

— Прошлый раз ты предложил мне для этого увеличить свой доход.

— Или же заняться обращением некоторых ваших активов в капитал, относительно чего я решительно настроен против. При наличии инфляции…

45

Джеффи Чосер — английский поэт, 1340–1400 гг.

46

Muchacha — девушка, девочка (исп.).

47

María, traiga la comida, por favor — Мария, принесите, пожалуйста, еду (исп.).