Страница 20 из 40
Перед приездом жены он отводит Юрчика к бабе Фене, протапливает печь и проветривает спальню — когда Тани нет, Сёма спит в кабинете на топчане.
Дрожать он начинает уже на автобусной остановке, но до поры до времени дрожь остаётся внутри. Таня спрыгивает с подножки, Сёма берёт сумки, целует гладкую щёку и они идут домой. Он ступает в её маленькие следы на узкой тропе в снегу и вдыхает запах духов. Спешит надышаться впрок.
Внутренняя дрожь усиливается, когда они подходят к дому, и становится совсем заметной, когда он вслед за женой входит в сени и роняет сумки на пол. Таня поворачивается к нему, кладет голову на плечо, проводит пальцами по затылку, и Сёме кажется: он взлетает. Обнимаясь на ходу, разбрасывая одежду, путаясь в ней, они добираются до спальни.
Когда жена засыпает, он поднимается на локте и смотрит в её спокойное лицо. Ночевала тучка золотая… Не то чтобы он себя считал утёсом-великаном, но она — она и вправду золотое закатное облачко. Жёлтые волосы, тёмные у корней, лёгкие пальцы, глаза закрыты, но Сёма помнит, они прозрачные и светло-серые, как ранние сумерки над городом. Только что он смотрелся в её глаза, наполовину прикрытые веками, смутные, бессмысленные, прекрасные. Когда она проснётся, у нее будут другие глаза — дневные, смешливые, лукавые. Обманные. Сёма знает, она ему лжёт, но не хочет разбираться, в чём и зачем. Во-первых, всё равно не разберешься, а во-вторых, станешь выяснять, потеряешь, что имеешь.
Он тихо одевается и идёт по снежной тропинке к бабе Фене за Юрчиком. Целый выходной впереди, сутки с половиной, почти два дня. Они будут втроем пировать, мерить сыну новые одежки, распаковывать игрушки. Сёма бросит занятия, только будет проверять, как там Восьмёрочка, — при жене всё равно толком не поработаешь. Потом настанет ночь, и он снова увидит те её глаза, смутные, полуприкрытые. В постели она серьёзна, требовательна и, что особенно ценит Сёма, совершенно, абсолютно, до самого дна правдива.
9. Один
Он провожает Таню на автобус — в этот раз сын тоже едет, у деда день рождения, Юрчика там непременно хотят видеть. Дед с бабой любят малыша, хоть и не родные ему по крови. Его все любят, такой он человек.
Сёма старается не думать, что через год сын пойдёт в школу. Наверное, в ту престижную, куда ходит Танюшка. Как же было тоскливо, когда дед с бабой, родители Андрея Андреича, забрали девочку к себе. Потом уехала Таня. А скоро и Юрчик. Как же он будет тогда — совсем один?
Таня говорит о квартире в городе, но Сёма не верит, что заработает на жилье, вряд ли его проекты принесут деньги. Андрей Андреич, тот умел такие вещи, а вот он не умеет.
Автобус скрывается за поворотом, Сёма идёт домой в морозных сумерках, постепенно ускоряя шаг. Бегом-бегом, скорее-скорее включить компьютер, связаться с университетской сетью, не посчитала ли Восьмёрочка новый прогноз.
Нет, не посчитала. Он бродит по дому, подбирает брошенные вещи. В детской валяется на боку паровоз, блестит синим лаком. Сёма цепляет к нему вагоны и смотрит, как маленький поезд, стрекоча, описывает круги по тонким игрушечным рельсам, вздрагивая на стрелке. Стрелка, думает Сёма, стрелка — это модель поворотного события.
Он уже скучает по сыну. Юрчик не такой, как все, и не такой, как Сёма, разве что уши торчат под тем же углом. В его возрасте Сёма умножал и делил на полную катушку, сам додумался до отрицательных чисел, но когда он пытается заниматься с сыном, тот даже не старается думать. Он пробует угадать верный ответ, чтобы доставить отцу удовольствие. Зато у малыша есть другие таланты. Сёма не знает, как они называются, он только знает, что его мальчик — особенный человек.
По утрам малыш просыпается рано и просит открыть дверь в большую комнату. Не вылезая из постели, он смотрит, как отец растапливает печь высушенными загодя дровами — в доме всегда лежит охапка-другая поленьев возле тёплого бока печи. Потом Сёма делает зарядку. Когда доходит до отжиманий, Юрчик вскакивает, пробегает босиком по холодному полу, взбирается отцу на спину, прижимается тёплым животом. Вместе они отжимаются от пола пятьдесят раз.
Потом Юрчик взбирается на табурет, и Сёма укутывает его одеялом, потому что изба ещё не прогрелась. Малыш внимательно смотрит, как отец жарит яичницу, переводит взгляд с Сёминых рук на лицо и обратно, — и у него сияют глаза. От маленького человека идет волна, тёплая и светлая. И не важно, что ему неинтересны числа, если у него есть вот это, Сёма не знает, как оно называется, он только знает — это лучшее, что у человека может быть.
Он выключает игрушечный поезд, идёт в кабинет-каморку и проверяет, не закончила ли счёт Восьмёрочка. Нет, не закончила. Поворочавшись, он засыпает в своей каморке на топчане. Во сне видит, будто машина посчитала будущее, подтвердила прежний прогноз моделей, и супервулкан рванёт сегодня. Сёма слышит гул, как если бы приближался скоростной поезд, хватает на руки Юрчика и смотрит в окно — Таня с Танюшей там, в городе, за них страшно. Новостройки оседают, кренятся и падают, как размытые башни мелкого белого песка.
10. Наглый тип
Просыпается он от звука — будто снежная крупа, нет, будто дождь сыплет в оконное стекло. Не открывая глаз, прислушивается — кто-то стучит по клавиатуре. Поскрипывает компьютерное кресло, тихо щёлкает кнопка мышки. Сёма открывает глаза. За столом сидит здоровенный тип и смотрит в экран. Что за дела, почему компьютер не проверил отпечаток пальца?
Сёма тянет руку к штанам, пришелец слышит шорох и поворачивается вместе с креслом. Он сидит, развалясь, широко расставив длинные ноги, смотрит насмешливо, выжидающе. Будто наблюдает за подопытным животным — интересным и не опасным.
— e2—e4, — говорит тип, как бы начиная шахматную партию.
Сёма замирает с рукой на весу, пытается вспомнить, где он видел этого мужика, почему так знакомо его лицо. Тип поворачивает голову, убирает волосы с виска и показывает шрам, точно такой, как у Сёмы остался после цунами. Кто-то загримированный под него? Да, вот и свитер тот же, голубой свитер с растянутым воротом, ещё мама связала отцу.
— Нет, не загримированный, клянусь бородой, — отвечает тип на невысказанную мысль и добавляет: — Сейчас я всё объясню.
Он так неприятен в этой своей снисходительности, что хочется сразу, не разбираясь, выставить его за дверь. Сёма натягивает штаны — человек без штанов не так убедителен, не так решительно действует.
— Я, это… знаю, как тебе сейчас, — продолжает тип. — Потерпи, я тут долго торчать не буду. Понимаешь, я сам не очень врубился, что к чему. Но у меня есть гипотеза.
Ага — гипотеза, это интересно! Ввалился, распоряжается, лазит в чужие компьютеры — и у него есть гипотеза. Сёма встает, застёгивает джинсы, надевает такой же, как у пришельца, свитер и стоит, постукивая по бедру подушечками пальцев. Заметив, что пришелец делает точно такое же движение, перестаёт стучать. Тип тоже перестаёт — и улыбается. Сёма не улыбается в ответ, ещё чего.
— Погоди меня выгонять, — говорит тип. — Смешно сказать, но я… короче, я из другого мира, такого же, как твой. Обозначим его «нижний», а где мы сейчас — «верхний». Идёт?
— Ну, — отвечает Сёма неприветливо. Это первое слово, сказанное им с прошлого вечера.
Тип воспринимает реплику как поощрение.
— Я твой двойник и знаю всё, что знаешь ты. Доказать?
— Ну, — отвечает Сёма.
— Помнишь, что было в гостинице после цунами?
— Не надо, — Сёма несвойственным ему жестом выбрасывает перед собой ладонь. Так делала мама, когда хотела кого-то остановить.
11. Посттравматическая терапия
В тот вечер семь лет назад Сёма сидел на полу, держал спящую Танюшку и придумывал, как можно прогнозировать цунами. В голове крутилась парочка жизнеспособных идей. Сёму ничуть не смущало, что он мало понимает в геологии, он надеялся на свои уникальные мозги.