Страница 11 из 12
— Я не сказала ему ни времени, ни рейса, — вдруг легко рассмеялась она, молодея еще лет на десять.
Я кивнула, успокаиваясь.
— А вас так волнует моральный облик моего сына?
Мы наконец‑то дошли до выхода и встали на ступеньках, ведущих в безумно красивый заснеженный двор.
— Вовсе нет! — быстро выдала я; заслужила искреннюю улыбку и рассмеялась сама, вдыхая морозный воздух.
Елена Леонидовна посмотрела на меня излишне долго, о чем‑то промолчала и направилась к сиротливо притулившемуся за оградой Мерседесу.
— Вы же не имеете права здесь находиться! — крикнула я вслед.
Та лишь пожала плечами и махнула рукой.
Обратно в наш кабинет я влетела пулей. Замерла на пороге. Гамов сидел на моем столе и держал в руках мой ноутбук. Раскрытый. Да что с ними всеми такое сегодня? Сначала Туров, теперь вот он.
— А если бы у меня там было…
— Порно? — Гамов посмотрел на меня шаловливо и сделал медленный глоток из стакана с кофе.
— Что‑то начатое? Недописанное?
Я скрестила руки на груди. Раз уж ему нравится, когда я много говорю — не дождется.
— Да тут есть уже. Дорогие ученые, у меня в подполе раздается стук.
Я выдернула ноутбук у него из рук и с самым независимым видом села за его стол.
Гамов только брови поднял и снова отхлебнул из стакана. Я засмотрелась было на его шею, но тут же себя одернула.
— Ты отчет в таком виде и собираешься сдавать?
Я сделала три гневных шага по комнате, захлопнула дверь — и оказалась с Гамовым нос к носу.
— Может, объяснишь?
— Что именно? — Он задумчиво посмотрел мимо меня, и я испытала резкое желание рвать и метать.
— Год? Маму? ФСБ, в конце концов? Мое звание?
Гамов хмыкнул и поставил стакан на стол.
— Легко, Роза. Год назад я впервые прочитал твою книгу. Столько шума было — сложно не прочитать. И очень захотел познакомиться. Мама однажды написала роман и, стесняясь всех, выложила его в сеть под никому не известным псевдонимом. Искали долго, когда нашли — я уговорил ее снять книжку с сайта и на всякий случай издать. Насчет ФСБ и звания думай сама. Неужто за полтора месяца не сообразила, что мы не воины справедливости на благотворительной основе? И вообще, где мой подарок?
Я продолжила молча сверлить его взглядом.
— И да, я прошу прощения, ты действительно Роза Оливинская, никогда бы не подумал, но в этого рода документах пишут правду. — Он мгновение помялся. — Тебе Арлинова про Бориса рассказывала?
Я вздрогнула и вытаращила глаза:
— Да, а что?
— Я бы временные нестыковки углядел в этом, а не в, прости, фразе, оброненной моей мамой.
— Это что, стандартная страшилка для зарвавшихся юнцов? — спросила я, игнорируя тот факт, что Гамов придал излишнее значение тому, чему придала излишнее значение я сама.
Он фыркнул.
— Рано или поздно об этом узнают все. И, честное слово, если бы ты так не поработала с прорывом, я бы тебя выгнал взашей собственными руками.
Ожгло, будто прутом по спине.
— Я решила, что прорывы, пусть и не ежемесячные, были всегда. И что в СССР явно существовал институт этим занимавшийся. И что оба они — оттуда. — Я помолчала и зло сощурилась. — Сам бы выгнал, значит…
— И насчет подарка, да, — сказал Гамов, сминая стакан в руке, вставая с места и вальяжно направляясь ко мне.
Я едва успела пожать плечами, когда он вдруг наклонился, коснулся губами моей щеки, замер — и вышел из кабинета, бросив на прощание:
— Отчет к шести мне на стол.
7
Я вышла из кабинета без пяти шесть, неся под мышкой довольно легкую распечатку романа. Непринужденно протанцевала мимо двух чужих кабинетов — там было темно и пусто — и открыла карточкой дверь. Удостоверение все еще тяготило карман джинсов, но я старалась не обращать на него внимания. Подумаешь, младлей. Подумаешь, Федеральная служба безопасности. Что там.
На лестнице было накурено. Я поморщила нос, вспомнила благодатные дни своего пятнадцатилетия, золотые зажигалки Зиппо и невероятное количество способов добыть из них огонь, расправила плечи и стала спускаться.
— Что происходит в этой стране, Максим?
Я с трудом удержала равнодушное выражение лица. Так вот где, оказывается, пропадал Гамов. Курил одну за другой и трепался с Туровым о судьбах Родины.
— Гер, как будто маленький, честное слово. Слажал ноль в очередной раз. Помнится, еще вчера обороты в Сети набирал какой‑то абсурдистский политический памфлет.
— Серьезно? Ты помнишь?
Гамов мгновение помолчал, а я поймала себя на том, что стою, затаив дыхание и держу дверь, чтобы не захлопнулась. Со мной о таких вещах никто и не думал разговаривать.
— Не знаю. Кажется, припоминаю. Нельзя же до конца быть уверенным в таких вещах.
— Понятное дело. Но Макс… Они же должны были предотвратить.
— Что именно, Гер? Прорыв сатиры, очень крепко завязанной на нашей действительности, так, что в тексте не разберешь, где стеб, а где правда? Нулю, думаешь, просто работать?
Туров недовольно хмыкнул.
— Я предполагал, они будут справляться получше, когда к ним свалил Степа. Видел его вчера. Все же на ушах ходили с нашим прорывом.
— Шутишь? — у Гамова даже голос сел на мгновение, а мне стало стыдно, что я подслушиваю.
— Нет, примчался на всех парах, кричит, волнуется, говорит, знаю, что у вас прорыв, да еще какой, а Максимки в Москве нет, пойду закрывать.
Туров прервался, и я услышала отчетливые щелчки дешевенькой зажигалки.
— И что? — тихо и как‑то блекло поинтересовался Гамов.
— Да ничего. Арлинова усадила его в кресло, я сказал, что все под контролем, он попытался что‑то нехорошее вякнуть про Оливин, в смысле, про Розу, Арлинова выпроводила его взашей и что‑то еще страшное сказала напоследок. Хотя сам понимаешь…
Макс слегка кашлянул. Я деловито хлопнула дверью, мгновение повозилась с сумкой и романом и медленно пошла вниз по ступенькам. Как ни странно, разговор и не думал прерываться.
— Понимаю. Только не очень. Прохлаждался у нас, а у самого там сатиру на грани сюрреализма вынесло в реальность, и теперь наша многострадальная страна имеет этот многострадальный закон?! — на одном дыхании выпалил Гамов, и я замедлила шаг.
— Отправили на закрытие кого‑нибудь другого. А может, они вообще этого прорыва не заметили. Или было уже слишком поздно. Сам знаешь, сюрреализма тут и без проделок ноосферы хватает. А сатира только завладела разумом — и все. Растворилась здесь, стала реальностью, как не бывало этого постика, написанного двадцатитысячником и разошедшегося миллионами. Оливин, спускайся уже, что ты там застряла?
Последнее было сказано в дыру между лестницами, и я увидела запрокинутое ко мне лицо Турова. Осталось только слабо помахать пальцами в ответ и почти уронить ничем не скрепленные страницы.
— В зеро столько народа, что можно было бы как‑то отслеживать посты, выходящие в топ, ты не находишь?
Гамов докуривал сигарету и, кажется, скоро должен был зажечь новую. Ноги понесли меня самостоятельно, без участия мозга.
— Максим, ну что ты хочешь от меня услышать? Что они чертовы раздолбаи, а мы молодцы?
— Хорошо бы, — Гамов чуть хмыкнул.
Я долетела до них как раз в тот момент, когда он безуспешно щелкал своей Зиппо. Рефлексы сработали, будто и не было этих семи лет. Выхватить левой, двумя пальцами, перевернуть похитрее (решай, решай, решай, какой из фокусов делаешь, а, черт бы с ним), резко вниз по джинсам — и дать Гамову прикурить, кожей чувствуя, как обалдевает Туров.
— Вот так это и делается, детишки, — сказала я и, улыбнувшись во все свои прекрасные зубы, закрыла крышку Зиппо одним движением кисти.
— Впечатляет, — отозвался Гамов и с мягкой улыбкой посмотрел на меня.
Я тоже заглянула внутрь себя, потому что на мгновение почувствовала давно выведенное и выеденное чувство неуверенности. Маленькую искорку, метавшуюся и вопрошавшую: 'А если бы в ней не оказалось чертового бензина?'. Я резко выдохнула и выгнала мысль из головы. С этого все и начинается. А заканчивается обычно весьма плачевно.