Страница 21 из 23
С этими словами он выставил на стол напитки в экспортном исполнении: Московскую особую, Столичную и Адмиралтейскую, юбилейный коньяк Ереван и ликер Вана Таллин.
— Вот, все по рангам и полам. Так сказать. Еще взял для тебе венесуэльский кофе, я считаю его лучше бразильского «Сантоса» и китайский плиточный чай. Теперь ты вооружен и опасен. На первый раз. Знаешь люди очень восприимчивы к уважительному отношению, а когда оно еще подкрепляется конкретно… Ну тебе об этом Веня расскажет, вон как у него глаза поблескивают. — Закончил разбираться со мной Николай.
И я его внимательно слушал. Мы с друзьями давно знали, что за внешней легковесностью его разговоров скрывается серьезная основа — жизненный опыт. Который Колян почерпнул из разных источников, перепроверил и тщательно систематизировал. Голован, это его правильное имя, я часто в этом убеждался и признавал его лидерство.
Про деньги с ним можно было не разговаривать, для него они давно стали средством, а не целью. Очень уж он легковесно к ним относился и, по моему мнению, это был его серьезный недостаток.
— А ты Венечка офицер, — обратился к нему Колян, — у тебя другие ценности.
И он передал Вениамину морской кортик.
— Это елизаровский самодел, если ты в курсе, — добавил он.
— Он же их делает только для адмиралов, — счастливо простонал Веня и извлек клинок из ножен.
Даже визуально было видно, что он держал в руках великолепно выделанное грозное оружие, замаскированное под парадный атрибут. В клинках я разбирался.
— Я попросил — он не отказал. — Продолжил Колян. — Это его кореша, мичмана, я вышиб из под струи пара высокого давления и мы с ним отделались легким испугом.
Когда самолет с Николаем, взял курс на Владивосток, Веня задумчиво сказал:
— А ведь он меня спас от… всего. Год назад, в свой прошлый отпуск. — И махнул рукой.
Я знал, что ни Колян, ни Веня никому, ничего, никогда не расскажут. Это спрятано в дальних уголках их души. На вечное хранение.
Глава 7. «Не жалею, не браню, не плачу…»
Костян. Константин Сомов, старший прораб ремонтно-строительного участка гидротехнических сооружений.
Мы возвращались с рыбалки у Никиты, еще немного и на правом траверзе будет Ялтинский маяк, когда Колян поднялся с банки баркаса и посмотрел в сторону приближающейся Ялты.
Я, да что там я, никто из нас никогда не видел плачущего Коляна. Катящиеся слезы из его глаз, при спокойном и неподвижном выражении лица, заставляли ребят смущенно отводить глаза. Им казалось, что они подглядывают за чем-то очень личным и это было недостойно порядочного человека. А так оно и было… Михаил Иванович Буримский умер.
Чаечка, Лариса, дочь Иван Михайловича Буримского, жила и работала в Симферополе. После окончания факультета иностранных языков по специальности романо-германская филология (основной язык английский) и специальных курсов во Внуковском аэропорту, она поступила на работу в международный сектор аэропорта «Симферополь». Начинала работать дежурной, а потом стала диспетчером пассажирских авиационных перевозок со знанием английского языка.
Лариса вышла замуж и жила с мужем у его родителей в частном доме, который стараниями Коляна сделали двух секционным с раздельными входами. Вполне приличная жилплощадь. Однако все последние три месяца она была в Ялте и ухаживала за больным отцом, непрерывно продляя отпуск за свой счет. На авиапредприятии ей пошли навстречу, а Иван Михайлович… умирал. Этот могучий и веселый человечище, неотвратимо приближался к своему концу — последнему причалу, как он говорил своему Мыколе.
Лариса с мужем, скорее всего, переедут жить сюда, к оставшейся одной Елизавете Николаевне, супруге покойного. Как прознал Димка, Сурен Оганесович уже договорился о ее работе, в системе «Интурист» в новой гостинице «Ялта», недавно выстроенной югославами в Массандре. А ее муж — хирург, тем более не останется без хорошей работы.
Я не могу забыть Ларису до сих пор, хотя у меня прекрасные сыновья и отличная жена, которых я люблю. До армии я так и не смог объясниться с сестрой Коляна, мне казалось, что я для нее груб и неотесан. Мужик и принцесса. А потом я привез из Баку молодую жену с ребенком… и все еще не могу забыть потерянные глаза Ларисы в нашу первую встречу после моей службы.
Когда мы гуляли на ее свадьбе с Геннадием, Колян мне сказал:
— А я думал, что на его месте будешь ты. Как же ты так оплошал, брат? — Недоуменно произнес он.
Я тогда напился вдрабадан и моя женушка притащила меня домой. Раздела, помыла и спать уложила, а утром неожиданно спросила:
— Ты ее, все еще, сильно любишь?
Я поперхнулся чаем и откашлявшись ответил:
— Для меня главное ты и дети, а все остальное не существенно.
Так оно и было, а вот Лариса с моей женой Галиной стали лучшими подругами. Парадокс бытия, как глубокомысленно заявлял наш вечно пьяный плотник Анисим.
А сейчас, срок жизни отца Чаечки подходил к концу. И один только Колян, прилетевший три дня назад из Мурманска, на что-то надеялся, когда все остальные планировали жизнь уже без Иван Михалыча.
Меня призвали в армию, осенью 1963 года и после морского учебного центра ПВ КГБ СССР я был направлен в морские части пограничных войск, в отдельную бригаду сторожевых кораблей базирующуюся в Баку. Служил я на новеньком пограничном сторожевом катере, проект которого первоначально разрабатывался как торпедный катер на подводных крыльях. Однако ВМФ СССР он не подошел, зато им заинтересовались пограничники и получили модернизированный вариант ПСКА без торпедных аппаратов, но с бомбосбрасывателями. Почти малый охотник.
Экипаж катера состоял из трех офицеров и девяти матросов, потому каждый человек был важен в нашей спаянной команде и любого пришедшего молодого матроса опекали, как родного и даже более. Так же было со мной и ближе к третьему году службы я уже исполнял обязанности боцмана катера и носил широкую поперечную лычку главстаршины.
Много ответственности, много рутинной работы, постоянно в четырех-пятидневных дозорах и о спорте можно было забыть. Так… тренировался для себя. Однако, когда были в ремонте, мною серьезно занялся заслуженный тренер Азербайджана и я выиграл республиканское первенство «Динамо» в тяжелом весе, а затем взял первое место в чемпионате Азербайджана. Полтора года службы на катере, выработало специфическую походку и поначалу надо мной посмеивались, когда я вразвалочку перемещался по рингу — потом перестали. И все в один голос говорили, что попасть в меня очень трудно, потому как передвигаюсь враскачку. Плохому танцору… и раскачка мешает.
Меня хотели перевести в спортроту, но я уперся рогом — врос я в команду и в свой 152-ой. Меня охватывало непередаваемое словами чувство, когда катер на пятидесяти узлах настигал нарушителя и я с досмотровой командой готовился прыгнуть на чужую палубу… Это чувство нужно пережить, чтобы его понять. Правильно говорил обо мне Маркиз, домовитый я и не люблю перемен. А свой катер холил, лелеял и подчиненным спуску не давал. За что, мне часто «попадало на орехи» от старослужащих. Я их слушал, соглашался, винился и опять поступал по своему. В конце концов, они на меня плюнули, тем более — пахал я больше всех. Так и проходила моя служба, а прямо по курсу маячил дембель к которому я шел полным ходом.
Первый раз я встретил эту девушку осенью, когда шел к своей подруге, матери-одиночке с малолетним сыном. Ее мужа, моториста на нефтяной платформе, порывом ветра скинуло в море и он погиб.
Глаша, так звали мою подругу, погоревала положенный срок и пошла работать вольнонаемной телефонисткой в нашу бригаду. Женщиной она была веселой и жизнелюбивой, а потому некоторым не отказывала, но и откровенно не гуляла. Разборчивой была, у меня с ней связь была уже полгода, вот и сегодня я шел к ней в суточное увольнение после дозора. Нужно было поработать по хозяйству, так как дом без мужской руки приходит в упадок и довольно быстро, а так же я обещал мальцу отремонтировать его «Орленок». Все прочее сопутствующее, было не менее важно для нас с Глафирой, которая была еще той горячей штучкой.