Страница 18 из 95
имелось. А со стороны главной площади не смолкал гул колоколов, сзывающий
народ на вече. Вятка вскочил на ноги, выбежал на прясло и огляделся вокруг, увидел кузнеца Калему и Темрюка, княжьего дружинника, обсуждавших что-то с
Булыгой, помощником тысяцкого, главного на участке от ихнего заборола с
глухой башней за ним до проездной башни с подъемным мостом.
– Вятка, веди своих за доспехом и потом сходите на вече, да молви бабам
внизу, чтобы наполнили водой бочки – пожары тушить и раны промывать, –
крикнул ему Темрюк. – А я пока стражников расставлю с рожками, чтобы они
сигнал народу подали, если деренеи-разбойники надумают вернуться.
– Ладно, дружник Темрюк, тогда мы поспешим, а то мои все без доспеха, –
обрадовался десятский, он махнул рукой защитникам, находившимся в
забороле. – Ратники, бегите по истобам за оружьем, а потом доспевайте на
вече, там дожидается конца дневного наскока деренеев наш воевода Радыня.
На площади внутри детинца с раскрытыми настеж воротами, выходящими на
главную городскую площадь, народу собралось столько, что просу некуда было
просыпаться. Каждый конец города выделял свою дружину – кузнецы, ремесленники, аргуны-плотники, шорники, сидельники и простые граждане
вооружались кто чем мог. Мужчины как один облачились в броню, они держали в
руках копья с секирами и шестоперами, а женщины были в теплых фофудьях, надетых поверх шабуров из шерстяной ткани. Скоро протолкнуться поближе к
княжеским хоромам стало невозможно, и люди заполнили городскую площадь.
Здесь были бояре с “Т” образными посохами, символами их власти, огнищане-домовладельцы, княжьи мужи – члены княжеской дружины, купцы, смерды, холопы, другой пришлый люд из гостей, посадских и сбегов. Все ждали
выхода на лобное место воеводы Федора Савельевича Радыни и появления на
крыльце малолетнего княжича Василия Титыча с его матерью Марией Дмитриевной.
Княжич, которому исполнилось двенадцать лет, рос без отца, князя Тита
Мстиславича, пропавшего без вести на охоте, он был родом из Ольговичей, прославивших себя праведным княжением во многих городах Руси, в том числе в
Киеве, первой столице. Недаром Русь звалась у иностранцев страной городов –
Гардарикой. Воевода же исполнял роль пестуна при малолетнем отпрыске великих
князей, он мотался по периметру крепости, подбадривая ратников и снабжая их
оружием, которое успел вместе с дружинниками захватить с собой. Люди видели, что он оставался спокойным за надежность городских стен и крепкость дубовых
ворот что на проездной, что на воротной башнях, выходящих одна на
северо-запад, в земли русичей, а вторая на юго-восток, где сохли под
палящими лучами солнца бескрайние степи со скудными растениями и не менее
скудной жизнью, и откуда совершались на городок набеги диких племен. Стены
детинца были ниже городских, это были не стены из клетей, забитых внутри
землей и соединенных в одну цепь толстыми дубовыми бревнами, а просто тын из
деревянных плах, плотно подогнанных друг к другу и с заостренными зубцами по
верху. Прятаться от соплеменников у вятичских князей было не в чести и
поначалу вокруг детинца не было даже тына, но потом, когда племя вошло в
состав Руси, горожане сами возвели забор вокруг княжьего дома – от лишних
разговоров.
Вокруг лобного места наметилось какое-то шевеление, на него всходил то
один, то другой дружинник, они зорко оглядывались вокруг и снова терялись в
толпе. Видимо, решали, пришел ли черед объявлять выход воеводы к народу, а
народу – о начале веча. На княжеском крыльце появилась княгиня с сыном, одетым в шубейку из бобра с куньей шапкой на голове и в красных с меховыми
отворотами сапожках на каблуках. На плечи мальчика был накинут плащ-корзно с
золотыми застежками, а руки он прятал в меховых варежках. Лицо у него было
светлым, почти детским, несмотря на то, что он хмурил бровки под ясными
синими глазами и вскидывал округлый подбородок, стараясь казаться старше
своих лет. Из-под шапки выбивались крупные кольца длинных льняных волос, отдельные пряди которых обвивали стоячий воротник, делая образ
одухотворенным, заставляющим многих горожан тянуться двумя перстами к лбам.
Княжич был стройным, немного выше сверстников и не по годам серьезным, вряд
ли кто из окружающих мальца видел когда-либо на его губах беспечную улыбку, что добавляло уважения жителей городка. Вот и сейчас лица людей прояснились, словно пасмурный вечер при свете факелов, пропитанных смолой, осветился
лучами долгожданного солнца, разогнавшего плотный сумрак. Под стать сыну
была и мать, светловолосая и голубоглазая княгиня с округлым лицом с
бледноватыми щеками, сразу начавшими розоветь на легком морозце, и
правильным носом над как бы припухшими губами. Даже ресницы у нее были
словно льняные – длинные и жесткие, с загнутыми кверху концами. Княгиня была
в собольей шубейке, отороченной горностаевым мехом, с наброшенным на нее
темным плащем в знак печального события, пришедшего в ее с сыном вотчину. На
голове у нее была высокая круглая шапка из меха куницы, под которой был
надет черный платок, обмотанный концами вокруг горла, в знак скорби о
пропавшем муже, а высокий лоб огибал золотой обруч, усыпанный крупными
драгноценными камнями. Одна рука была в теплой рукавице с вышивкой шелковыми
нитками, а длинные пальцы другой руки были унизаны перстнями с алмазами и
рубинами. Народ качнулся и склонил головы в знак уважения к своим
правителям, княгиня с сыном ответили поклонами на все стороны. В это время
послышалось церковное пение и между людьми стали пробираться к лобному месту
духовные лица – попы, настоятели и служки главных городских церквей. Монахи
в куколях – остроконечных черных колпаках с белыми крестами на них – несли
хоругви и деревянные кресты с иконами в золотых и серебряных окладах, большей частью царьградскими, архиереи в клобуках с тремя черными лентами за
спиной, с большими из благородных металлов и с драгоценными камнями крестами
поверх фелоней – одежды до пят – махали кадилами. Архимандриты в аксамитовых
лиловых камилавках крестили двуперстием народ направо и налево. Они
примеривались петь разрешительную молитву, которую исполняют обычно в конце
отпевания, попы словно предвидели, что сеча будет злая. Смерть уже витала
везде, скорая и беспощадная, и нужно было успеть принять причастие, чтобы
ангелы на небе отворили ратникам тяжелые врата.
Вятка с товарищами успел пробиться поближе к лобному месту – возвышению
из бревен и досок, они стали ждать появления воеводы. От него теперь
зависело все. Ратники тоже не сомневались в надежности крепостных стен и
ворот, но спокойствие жителей городка зависело не только от этого, а и от
умения воеводы распределить силы защитников так, чтобы ни один ворог не смог
объявиться по другую их сторону. Примерно пятнадцать лет назад козельский
князь Мстислав Святославич обнес городок нынешними стенами в три бревна, каждое из которых было в два обхвата, с глубокими рвами под ними. На этом
дело не закончилось, князь понимал, что крепость Козельск находится на
границе Дикого Поля, раскинувшегося между реками Дон, Ока и левыми притоками
Днепра и Десны, где кочуют много племен степняков, охочих до чужого добра.
Поэтому он установил перед рвами надолбы из бревен с заостренными концами, направленными в сторону вражеской конницы, и заставил очистить окрестности
от камней, могущих сгодиться для камнеметательных машин. Старания князя были
замечены и вскоре он был приглашен на черниговский престол, а потом принял
участие в казни десяти послов Чингизхана, и после нее в битве при реке Калке
вместе со смоленским князем Мстислав-Борис Романовичем Старым. Там оба и