Страница 12 из 95
Чингизхана, у них не было грамотных людей и поэтому они несли народам дикую
силу, вызывающую чувство животного страха. То есть то, что демонстрировала
им самим бескрайняя степь, в которой выживал лишь сильнейший.
Ослепительный возлежал на ложе из шелковых и сафьяновых подушек в юрте
хурхэ юлдуз, самой младшей супруги из семи жен, которых он взял с собой в
поход. Женщина отползла от своего господина на край ложа, зарылась в
шелковые покрывала и затихла, будто умерла. Ей недавно исполнилось
четырнадцать лет. Число семь для монголов считалось счастливым, из семи
звезд состояла Повозка Вечности, на которой ездил Тенгрэ, бог Вечно Синего
Неба, ее в других странах называли еще созведием Большой Медведицы. Ребенок
после семи лет жизни становился подростком, а еще через столько же лет
юношей, на седьмой день, после шести дней труда, можно было предаться
отдыху, и так далее. Вот почему саин-хан послушался совета более опытных
наставников и взял в земли урусутов не весь гарем, а только семь этих жен, наиболее полно отвечающих его требованиям. Они, как и другие талисманы из
кости и металлов, имеющиеся у него, должны были принести ему удачу. На нем
был накинут парчевый китайский халат с просторными рукавами и больше ничего, на груди переливалась золотом пайцза с закругленными углами и письменами на
ней. Она висела на золотой цепи из затейливо перевитых колец с головой тигра
посередине. Пластина была больших размеров и прикрывала разом оба соска.
Такой же пайцой обладал Непобедимый, ему вручил ее Великий Потрясатель
Вселенной, на ней была выбита квадратными буквами надпись: “Силою Вечного
Неба имя хана да будет свято. Кто не послушается владельца сего, тот умрет”.
Толстые пальцы рук саин-хана были унизаны массивными перстнями с большими
драгоценными камнями, самым крупным из которых был алмаз, принадлежавший
когда-то самаркандскому эмиру. По бокам перстня с алмазом пестрела арабская
вязь, выгравированная кипчакским ювелиром, возвещающая о том, что его
носитель обречен на вечность во времени. Внутри шатра горел жировой
светильник на бронзовых подставках, распространяющий запахи амбры, мускуса и
алоэ. С невысокого потолка спускались шелковые розовые занавески, расшитые
разноцветными цветами и птицами, не закрывавшие отверстия для выхода дыма от
костра, разведенного позади ложа. Возле костра неслышно копошился доверенный
раб из кипчаков в полосатом халате и зеленой чалме, подбрасывающий в него по
мере надобности сухие сучья и индийские ароматические порошки. Изредка он
брался за опахало, чтобы угли давали больше жара. Перед джихангиром на
низеньком столе были расставлены кушанья на фарфоровых китайских блюдах с
палочками возле них, которыми он никогда не пользовался, предпочитая им
пальцы. Рядом возвышались кубки с хмельными напитками и с кумысом, но
саин-хан еще не отошел от приятных ощущений после времени, проведенного в
объятиях маленькой юлдуз, которые волнами перекатывались по телу, заставляя
подергиваться жирную кожу на животе и на боках. Хурхэ больше не подавала
признаков жизни, она как всегда прекрасно справилась со своими
обязанностями, истощив силы, но наполнив плоть господина сладким томлением, от которого сами собой закрывались глаза. Оставалось продолжить удовольствие
насыщением желудка пищей, приготовленной личным поваром, пригнанным нукерами
тоже из страны Нанкиясу, но Ослепительному не хотелось шевелить ни рукой, ни
ногой. Рядом с ним лежал на ковре с правой стороны китайский меч без ножен с
рукояткой с большим рубином на конце, немного ближе поблескивал камнями
изогнутый арабский кинжал в сафьяновых ножнах, который выскальзывал сам
собой, снабженный пружиной. По левую сторону грудилась одежда с кольчугой и
шлемом, стояли сафьяновые сапоги с мехом внутри и теплыми войлочными
стельками. Но саин-хан одеваться не спешил, стараясь подольше продлить
телесную благость.
Тяжелый полог, закрывавший вход в шатер, едва заметно шевельнулся и
снова обвис плотной ковровой материей с густой бахромой понизу. Джихангир
стрельнул узкими черными глазами на меч под правой рукой и опять прикрыл
припухшие веки, на жирном лице не дрогнула ни одна черточка, словно он
превратился в китайское изваяние из слоновой кости. Потрескивал жир в
светильнике, шипел порошок на углях костра, изредка через отверстие вверху
проникали порывы холодного воздуха, шевелили розовые занавески с райскими
птицами на них с разноцветными длинными хвостами. Пауза затягивалась, саин-хан подумал о том, что надо было призвать к себе двоих тургаудов сразу
после того, как хурхэ покинула супружеское ложе и расставить их по разным
углам шатра, но в этот момент полог отодвинулся в сторону и вовнутрь вошел
кебтегул – воин ночной стражи. Он высоко задрал ноги над порогом, сделал
несколько шагов по коврам, устилавшим пол толстым слоем, и припал на одно
колено. Так поступали все, кто входил в ханские покои. Во первых, задевание
порога подошвой обуви считалось смертным грехом, это означало, что гость
желал хозяину скорой смерти, если он не оказывал почтения даже его жилищу, а
во вторых, становясь на одно колено, входящий не терял сдостоинства, признавая одновременно власть саин-хана над собой. Джихангир отвел взгляд, он подумал о том, что время не подвластно правилам, оно перемещается по
земле только по своим законам, неведомым людям, подобно сару – луне на небе.
Вот уже тургаудов – воинов дневной стражи, сменили кебтегулы – воины ночной
стражи.
– Говори, – приказал он нукеру, вошедшему к нему без меча. – Джихангир, приехали связные от войска Гуюк-хана, – четко произнес
кебтегул, вздергивая подбородок.
– Их прислал Гуюк-хан или Бурундай? – Это неизвестно. На связных наткнулись кешиктены Непобедимого и
направили их сюда, – твердым голосом объяснил нукер. – Они заблудились в
лесу.
– Наверное, они попали под власть мангусов и туйдгэров – демонов
наваждения, или их водил по лесу манул – степной кот, который тоже нашел в
этой стране добычу для себя, – недобро усмехнулся саин-хан, неторопливо
возвращаясь в прежнее состояние. – Пусть они подождут, пока я приму пищу.
– Слушаюсь, джихангир. Воин попятился задом и выскользнул за полог, так-же высоко вскинув ноги
над порогом, как и в первый раз. Саин-хан успел заметить скрещенные копья
стражи перед входом в шатер и синие сумерки, подсвеченные языками пламени от
множества костров, разведенных по всей равнине, раскинувшейся внизу. Он
подобрал пятки под себя и с жадностью погрузил пальцы в блюдо, стоящее к
нему ближе всех, небольшой рот с редкими черными волосами на верхней губе и
на подбородке открылся сам собой, предвкушая новые удовольствия, черные
бусины зрачков закатились за припухшие верхние веки, сросшиеся с надбровными
дугами. В животе утробно заурчало и действительность вокруг снова отошла на
задний план, уступив место плотскому насыщению.
Бату-хан уже перебрался из юрты охтан-хатун – младшей госпожи – в свой
шатер с тугом – штандартом у входа, с эмблемой орды наверху и несколькими
конскими хвостами под ней, в котором жил дух Потрясателя Вселенной, и еще
знаменами двух цветов: белого – дневного и черного – ночного. Он сидел на
низком троне, отделанном золотом, в стальной кольчуге с золотыми пластинами
спереди и по бокам, с золотой пайцзой на груди, на его голове устремлялся
вверх высоким шишаком с крупным в нем алмазом золотой китайский шлем с
назатыльником из металлической сетки с мелкими ячейками, которую умели
делать только в царствах Цзинь и Сун. По сторонам шлема свисали четыре
хвоста черно-бурой лисицы, ниспадающие на спину волнами теплого меха. На