Исступление

Елизар вот считает, что она невиновна. Сразу же полностью оправдал её. Но Всевлада была уверена, что это неправда. Сама она не искала себе оправданий. Она убила, остальное неважно. Даже если она в тот момент и не соображала, что делает — ведь до этого она столько раз убивала это ничтожество мысленно. Сам его довольный жабий вид на рабочем месте вызывал желание издать индейский клич и швырнуть ему в морду томагавк. Разве можно убить не нарочно? А Проныра, сука, молодец.

Она разделась и тихонько скользнула обратно под одеяло. Елизара ей удалось не разбудить. Он проснулся немного погодя, когда она, уже не в силах выдерживать окружающий стеной бесконечный ужас и нападки хаотичных и мучительных мыслей, беззвучно рыдала в подушку. Его разбудил неосторожный всхлип.

— Господи, что с тобой?!

Он тут же сгрёб её в охапку и крепко прижал к себе. Влада была ужасно зла на себя: столько времени провела в одиночестве — рыдай, не хочу, но прекрасно справлялась со своими мыслями без всяких нюней. И тут — на тебе! Совсем пришла в отчаяние и не выдержала. Нет уж, только не при нём, довольно он с ней возился! Она приказала себе прекратить истерику, и, как не странно, у неё почти получилось, только предательски прерывалось дыхание. Он слегка отстранился, чтобы видеть её лицо. Его ясные зелёные глаза отражали свет фонаря за окном и будто сами слегка светились. Он заметил лёгкий запах сигарет от её волос и понял, что она выходила на улицу.

— Что случилось? — спросил он шёпотом, — Что ты опять придумала?

— Знаешь, Елизар... Я, наверное, завтра пойду и во всём признаюсь.

— Отлично. Иди на перекрёсток, стукнись четыре раза лбом об землю, и скажи всем, что ты убийца. Только лучше ночью, а то, не ровен час, в дурку заберут, — разозлился Елизар.

— Пойми, я не могу так жить! Я же боюсь каждого шороха, меня глюки замучили... И не могу людям в глаза смотреть, потому что они никогда не поверят, что я сделала такое.

— Влада. Я — знаю. Я знаю, что ты сделала. И я с тобой, — внушительно, чуть ли не по слогам проговорил он, строго глядя ей в глаза.

— Ты тоже не понимаешь, что я монстр. Ты просто тупо не веришь мне! — опять полились слёзы, да что за ерунда такая.

— Да это не важно, пойми. Допустим, ты монстр. Но я люблю этого монстра!

— А может, тебя и вовсе нет! Таких, как ты, вообще в природе не бывает! Может быть, ты-то и есть главная галлюцинация! — воскликнула Влада, — Действительно, тебя кто-нибудь, кроме меня, вообще, видит? Только бармен видел. Так может, и бара никакого не было, может, это всё сон был! Я уже ни в чём не уверена... Точно, тебя нет, ты галлюцинация! — она вся дрожала, воспалённый взгляд метался, а по лицу лились слёзы. Она, похоже, даже не видела его. Когда она успела свихнуться?!

— Кто — галлюцинация?! Я — галлюцинация?! — возмутился Елизар. Он видел лишь один способ опровергнуть этот абсурд, что и сделал. Довольно грубо, так как сам уже был вне себя.

— Ты всё ещё думаешь, что я — галлюцинация? — нарушил он тишину, когда восстановилось дыхание. По-крайней мере, Влада успокоилась. Или просто устала. Но когда он в последний раз поцеловал её и слегка отстранился, её взгляд показался ему более осмысленным.

— Да. Самая реалистичная и жестокая галлюцинация, — подтвердила Влада, слабо и как-то лунатически улыбнулась, и глаза её снова утратили фокус, блуждая по потолку и занавескам.

Мягко обхватив ладонью за затылок, он чуть повернул её голову, чтобы Всевлада встретилась с ним глазами.

— Слушай, не делай такой глупости, ладно? Не ходи сдаваться.

— Допустим, не пойду. И как я это себе объясню?

— Просто я тебе запрещаю. Ты же меня слушаешься, правда? — он попробовал изобразить наглую ухмылку, но она совершенно не вязалась с испуганным и обречённым выражением глаз.

— Конечно. Но, зная себя, боюсь, что только в пределах этого дивана.

— Тогда я тебя с этого дивана никуда не выпущу, — проворчал Елизар, обнимая её крепче.

***

— Оставайся. Если что, про меня никто не знает, и тебя здесь никто не найдёт.

Всевлада обещала вернуться и почти поклялась, что не пойдёт сдаваться, не предупредив об этом Елизара. Она была не против того, чтобы остаться жить у него. Но после этой ночи, со всеми её событиями и страстями — особенно после того кратковременного приступа безумия, что утомил её мозг так, как утомляет неделя тяжёлой болезни — она так устала, что просто обязана была побыть в одиночестве. Её слегка знобило, болели глаза. Твёрдо решив, что больше не будет видеть никаких рыжих убийц, она забрела в метро.

Пока эскалатор медленно полз под землю, она обдумывала слова Елизара: "Ну, сама подумай. Тебе что нужно? Только одно: раскаяться, то есть простить саму себя. На это у тебя может уйти безумное количество времени и сил. Неужели ты думаешь, что если угробишь свою жизнь и будешь сидеть в тюрьме, то там это будет сделать легче?! Ну, зачем тебе ещё и это, скажи мне?" Он, безусловно, был прав, но если она согласится с ним, не станет ли это просто фальшивым оправданием для собственного успокоения? К тому же, вполне возможно, что в Елизаре говорит только эгоизм — он полюбил её и не хочет потерять...

Но ведь он же прав. Попадание в тюрьму ей нисколько не поможет. Признание превратится в глупый красивый жест, фальшивое самопожертвование с вершин своей гордыни, в то время как вины за собой она как не ощущала, так и не ощутит. Даже наоборот, эта бессмысленная "жертва" будет мешать... раскаяться и простить себя, так он сказал? Удивительно, насколько он её чувствует. Он понимает её раньше, чем она сама себя... В голове всё останется то же, также будут преследовать рыжие уроды, только ещё и вокруг будет клетка, и никакой надежды, никакого просвета и некуда бежать... А он? Сам-то Елизар? Он же её любит. Значит, такой её поступок может сломать жизнь и ему тоже. Разве она имеет право с ним так поступить? Так обойтись с их любовью, которая, безусловно, послана свыше? Где больший эгоизм — признаться или оставить всё как есть?

По эскалатору вверх проехал рыжий урод с усами, внимательно вылупившись на неё через очки. Влада вспыхнула и показала ему средний палец. Скорее всего, обиделся кто-то другой, но Влада уже не смотрела в ту сторону.