Суета вокруг барана

-- Да нет, он не про вашу степь, а про воду, но в более широком смысле... - Петя задумался, прикидывая как бы попроще объяснить сыну степей философские воззрения Гераклита, в которых он и сам был не особенно силен. - Был такой философ в древней Греции, так он говорил, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

-- Загибает твой Гераклит, - Урюбджур загнул указательный палец на правой руке и показал его Пете. - Вот так!.. Как это нельзя? Я, когда в Сибири жил, много раз в Енисей входил.

-- Так он же был философом и рассуждал с философской точки зрения. Понимаешь, когда ты второй раз входишь в речку, вода уже не та, та вода утекла и пришла другая... А вода в реке - это самое главное, и если ты входишь в другую воду, значит ты входишь в другую реку.

-- Ха, а ведь правильно говорил этот грек, - сходу сообразил Урюбджур. - Входишь в одну воду, а пока стоишь, она уже другая... Река та же самая, а вода другая ( в этот момент Урюбджур совершенно самостоятельно развил учение Гераклита тезисом, что нельзя даже один раз войти в одну и ту же реку), значит и река другая. Степь такая же, как река, все время меняется. Скачешь по степи, а она все время исключительно разная, два одинаковых места найти нельзя.

Лисенко считал что в степи невозможно найти два разных места, настолько все похоже, но спорить не стал.

-- Наверно ты прав, - согласился он. - Но для того чтобы это увидеть, надо жить в степи. А мы здесь наездом.

-- Правильно, - подтвердил последователь Гераклита. - У меня степь одна, у тебя другая - сплошная диалектика. И ни хрена тут не поделаешь.

-- Диалектика? - обрадовался Лисенко. Урюбджур нравился ему все больше. Он и так уже завоевал симпатии Лисенко своими рассуждениями о народных традициях, и выгоде, которую получает от них государство, а тут еще, совершенно неожиданно, и диалектика.

-- Самая сплошная диалектика, - подтвердил тот. - Диалектика - это когда все изменяется, а человек должен разобраться, почему все изменяется, - объяснил он.

-- Да, диалектика она такая, - согласился Лисенко. - От нее никуда не денешься. Без нее ни в чем разобраться абсолютно невозможно.

-- Поэтому человеку непременно надо иногда посмотреть на что-нибудь новое для себя: совсем неожиданное, или веселенькое... - продолжал рассуждать Урюбджур.

-- Посмотреть на веселенькое - это всегда полезно. Пойдем, покажу тебе наши раскопки, обхохочешься.

Вот так, изысканно беседуя, они выбрались из палатки. Пете не хотелось идти в пекло, но любопытство выгнало и его. Да и в палатке тоже был не курорт, ветер почти стих и в палатке было нечем дышать.

38

Невдалеке от палатки лениво пощипывала травку вороная кобылка-четырехлетка. Хороша была кобылка: черная как безлунная ночь в степи. На мускулистой шее, увенчанной кроткой жесткой гривой - небольшая изящная голова, ноги сухие, длинные, крепкие.

Кобылка вела себя гордо и независимо. Она снисходительно поглядывала на барана, на палатки, на машину, на простирывающую в небольшом тазике свои футболочки Серафиму. Кобылка была чужой, в этом маленьком уголке цивилизации, да и вообще в этом времени. Она была из тех отчаянных веков, когда степь оглашалась гортанными криками кочевников, свистом стрел и топотом многоногих табунов. Когда не было здесь автомашин пахнувших железом и шоферов, лежащих в их тени на брезенте, не было палаток и стирающих свои футболочки археологинь.

-- Твоя? - спросил Лисенко, любуясь вороной.

-- Моя, - Урюбджур легко присвистнул.

Кобылка грациозно подняла голову, подошла к нему танцующим шагом и уткнулась мягкими губами в ладонь. Хозяин ласково погладил ее по изогнутой шее.

-- Где держишь такую красавицу? - Лисенко тоже погладил лошадку. Черная, блестящая на солнце шерсть была мягкой и теплой.

-- В табуне держу, ей там весело.

-- А не сдохнет в табуне?

-- Нет... Моя не сдохнет.

-- Она у тебя что, бессмертная? - вроде бы пошутил Петя.

-- Это точно, - Урюбджур, ласково погладил шею вороной, - она у меня бессмертная.

-- Я серьезно, - стал допытываться Лисенко. - В табуне, без хозяина может ведь и копыта отбросить. В два счета.

-- Моя не отбросит, государственная отбросит, - Урюбджур достал из кармана кусочек сахара и кобылка забрала его с ладони мягкими розовыми губами.

-- Хм-м, а ведь интересный подход, - оценил Лисенко.

-- Почему это государственная? - не согласился Петя.

-- У государства много лошадей, а у меня всего одна, - стал объяснять Урюбджур. - Так я говорю?

-- Предположим что так, - вынужден был согласиться Петя.

-- А что такое потеря одной лошади для такого большого и такого богатого государства как наше? Ерунда, пустяк, никто даже не заметит. Для меня же потеря лошади - большой материальный ущерб. И моральный тоже. А я ведь не просто человек, я член нашего общества. Так что с точки зрения социальной справедливости наименьший ущерб обществу будет нанесен, если копыта, отбросит государственная кобыла, а не моя личная.

А вот тут убедить Петю было трудно. Вопрос о собственности у них на семинарах полоскали постоянно.

-- Самое важное для экономики - это государственная собственность, - выдал он истину самой высокой инстанции. - И не просто государственная, а социалистическая. Потому что личная собственность - только для себя, а государственная, социалистическая - для всех. Каждый человек должен заботиться не о своем личном благе, а о благе общества.

Лисенко с восторгом и изумлением следил за дискуссией. Ну ладно - Петя, с Петей все понятно - истфак все-таки, плюс врожденная занудность характера. Но Урюбджур?! Урюбджур откуда такого нахватался?

-- Но я же член социалистического общества, - не сдавался Урюбджур, - и моя личная собственность находится в нашем государстве, а не в каком - нибудь заграничном. Чем больше у людей собственности, тем богаче государство.

-- Откуда ты, друг мой, таких мыслей набрался? - не выдержал Лисенко.

-- Это очень просто, из книг. Я, когда жил в Сибири, самообразованием занимался. У хозяйки книги были, так я их каждый вечер читал, а в выходные - днем читал. Книга - источник знаний.

-- И много там книг было?

-- Много. Девять штук.

-- Так уж и девять... - не поверил Петя.

-- Точно девять, - не отступал Урюбджур. - Я их все помню: - четыре тома полного собрания сочинений графа Льва Николаевича Толстого, - Урюбджур загнул четыре пальца, - два тома рассказов А.П. Чехова, - еще два пальца, - это уже шесть будет, "Всемирная История", автор Фридрих Кристоф Шлоссер, первод с немецкого - один том - семь, - продолжал он для наглядности загибать пальцы, - "Словарь иностранных слов" - восемь, и еще одна книга, не помню кто написал, называется "О пространстве и времени", - Урюбджур протянул руки с загнутыми пальцами Пете, чтобы тот мог убедиться. - Девять.

Против такого веского аргумента Петя возразить не смог, но и полностью согласиться тоже не счел возможным:

-- И ты все их прочел?

-- Все. Правда, "О пространстве и времени" только две страницы прочел, - признался Урюбджур. - Научная книжка, я там ничего не понял. Очень много ученых слов, пока дочитаешь предложение до конца, забываешь, что в начале было написано.

-- А остальные все прочел? - не отставал Петя.

-- Я понимаю, - как должное принял петино сомнение Урюбджур. - Так много книг прочитать тяжело, не каждый сможет. Но я настойчивый, у меня характер упрямый. Три года читал, пока все не прочел. Сначала, конечно, рассказы А. П. Чехова. Как он ему зуб рвал... У-у-у... Такой эпизод - умора! Закачаешься! Сплошной реализм. Или как налима ловили. Рыба такая есть... Вы если не читали эти рассказы, непременно прочитайте. Очень интересно.

-- Читали, интересно пишет, - подтвердил Лисенко.

-- Вот-вот, сначала посмеешься, потом начинаешь думать, почему так бывает?

-- Писатели для того и пишут, чтобы люди думали, - объяснил Лисенко.