Осада

– Ради бога, простите, просто первый раз вижу человека, которого можно ограбить и потом всю жизнь жить в роскоши…. Сотовую связь отключил Владислав Георгиевич, еще вчера ночью, странно, что вы не в курсе. Где вы находились все это время?

Ресин вспыхнул аки маков цвет, но тут же сдержал себя.

– В гостинице, здесь в Кремле. Заработался, вчера вообще на связь не выходил…. После смерти Виктора Васильевича вся Москва на мне осталась.

– Да, понимаю. Тяжела шапка Мономаха. Видимо, поэтому вам рацию не выдали, ну да ничего, обратитесь в охрану, получите.

– Рацию? – с некоторым даже презрением повторил замначальник городского головы. – Хоть приличную.

– Да нет, нашу стандартную военную. Вот как у меня, – он отвернулся, видимо, один вид подобного образца вызывал у него физиологическое отвращение. И, спустившись, отправился куда-то в недра Сената, возможно, на поиски рации, достойной его рук. Я же поспешил к Денису Андреевичу, сообщить радостную новость. Встретился с ним в коридоре.

– Артем, хорошо, что вы здесь, вы в курсе…

– Да, Денис Андреевич, только что сообщили: Динора Назаровна вернулась. Хоть немного полегче стало.

Он посмотрел на меня как-то странно.

– Вы это серьезно говорите, Артем? – я опешил. – Динора Назаровна… да разве вы не знаете? Она же умерла неделю назад.

– Что, но я же слышал… постойте, тогда почему… о, господи! И почему же ее не кремировали? – я бросился к лестнице, остановился, вернулся. – Денис Андреевич, немедля в Кремлевский дворец. Связывайтесь с Жуковским, пускай начинают карусель. А я в гостиницу, по корпусам и предупредить охрану, – не заметив, что уже отдаю распоряжения президенту, я помчался вниз.

Трескотня автоматных очередей прямо на входе сенатского дворца заставила остановиться. Я спешно выглянул в окно и обомлел: к самым дверям приближались толпы мертвецов, сколько именно, сосчитать не представлялось возможным, десятки и десятки. Беспорядок стоял невообразимый. Встревоженные происходящим, многие работники аппарата президента, Администрации, выскакивали на улицу, прямо под шквальный огонь, ведшийся через Ивановскую площадь в направлении Боровицкой улицы, и, чуть дальше от Сената, по воротам Кутафьи. С криками забегали обратно, охрана тоже нервничала, поскольку оказалась не готовой к столь массовому нашествию, больше того, фактически проспала его. Лишь когда первая партия мертвецов прошла от ворот по улице, чуть не до самого здания Кремлевского дворца, вот тогда началась суматошная стрельба.

Некоторые стреляли прямо из окон. На лицах застыл немой вопрос – а что делают защитники снаружи? – ведь, все войска специально за несколько дней до второго прорыва, вывели наружу, теперь они располагались плотным кольцом на подъездах, в Александровском саду, на Красной площади, на набережной. В самих стенах оставались лишь немногочисленные охранники из гаража и вахта, чтобы работали дружней и надежней прикрывали, как в один голос заверяли Яковлев с Илларионовым, выведя всех своих молодцов за кирпичную стену, на третий день по гибели Пашкова. И теперь, когда молодцы из армии, спецназа внутренних войск и ФСБ куда-то подевались, оборона легла на плечи федеральной службы охраны, к чему последняя была вовсе не готова.

В первые минуты, как я понял, вообще ничего не происходило, кроме истеричной передислокации людей с оружием, кто-то включил и тут же выключил ревун. Наконец, пришедшие в себя охранники стали валить ряды мертвяков, шедшие, как мне показалось, со всех трех направлений. После нескольких минут отчаянной пальбы, перед зданием стало немного просторнее, я выскочил и тут же заскочил в гараж, столкнувшись нос к носу с Семеном Поздняковым.

– Что происходит? – кажется, мы спросили друг у друга одновременно. И оба нервно оглянулись по сторонам.

– Надо всех собирать в Кремлевский дворец. Кого еще можно. Там вертолет сядет, – крикнул я. И уже обращаясь к стрелявшим: – Пропустите, мне срочно надо к гостинице, – Семен крикнул, чтоб я не дурил, но я уже не обращал внимания на его слова, пробираясь к Боровицкой стене. За спиной снова затрещали автоматы, я даже не пригнулся. В мозгу стучала мысль, что я должен успеть, ведь со стороны Кутафьи мертвяков шло совсем немного, и отстреливать их пока вполне удавалось.

Я бросился к воротам, там дела обстояли куда хуже, мертвые шли потоком, однако снаружи еще продолжался бой. Я не понимал, что происходит, сложилось впечатление, что всех нас попросту закрыли вместе с не пойми как прорвавшимися мертвецами в Кремле, и уже отсюда не выпустят. Армия вроде как продолжала отстреливаться, даже применяла орудия. Но мертвые шли плотным строем, где-то по семь-восемь человек в колонне, медленно разбредаясь, как у себя дома по зданиям Кремля. Поняв, что до ворот мне никоим образом не добраться, я рванулся к стене, заскочил в ближайшую башню, ход наверх оказался неожиданно открыт, воспользовавшись этим, я взлетел на стену, и побежал мимо островерхих зубцов к Боровицкой башне. Со стороны дома на набережной ухнуло орудие, откуда-то из Замоскворечья, глухо, но убедительно, взрыв разметал часть Кремлевской набережной на этой стороне Москвы и обрушил несколько квадратных метров улицы в воду. В ход пошла тяжелая артиллерия, в чьих руках она находилась, сказать сейчас не представлялось возможным. Я подбежал к Боровицкой башне, высунулся меж зубьев стены; вид, открывшийся мне, ужасал, потрясал, завораживал.

– Матка Боска! – неожиданно вымолвил я, менее всего ожидая от себя такой реакции. Польские корни, давно позабытые, язык, который не учил никогда, проснулся как-то неожиданно, не в том месте и не в то время… хотя нет, именно там и тогда, где надо. Как я выкопал в архивах, мои предки прибыли в первопрестольную четыреста лет назад, еще вместе с Лжедмитрием Первым. И оставшись, должно быть, в точности как и я, глядели на подходящее к Кремлю войско гражданина Минина и князя Пожарского, прячась за зубцы тогда еще белоснежных стен. Ну и за разных бояр, скопившихся в Кремле и в том числе за Михаила Федоровича Романова, в январе следующего года провозглашенного царем.

Через двести лет предки мои снова оказались в Кремле, в составе войска Наполеона, и так же с кремлевских стен, тогда уже темно-кирпичных, наблюдали за разгоравшимся в Москве пожаром. Еще двести лет, и уже я сумел пробиться на эту стену с тем, чтобы наблюдать страшное. Как последний из своего рода.

С моста, от Знаменки, Волхонки, мимо дома Пашкова, про который, с появлением премьером покойного Виктора Васильевича ходило столько анекдотов, что я ни один сейчас не мог вспомнить, шла масса, нет, поток мертвых, в первых рядах – те  самые защитники Садового, или нападающие на них: добровольцы по-прежнему волочащие бесполезное ныне оружие, но не желавшие расстаться с ними и после смерти, с белыми повязками на рукавах. Охранения на площади не было, техника, согнанная в количестве двух десятков единиц, безмолвствовала. Единственный выстрел, который я слышал, пришелся в сам дом Пашкова, во флигель, он сейчас дымился. Армия, державшая последний рубеж обороны, разом исчезла, рассыпалась, не хочу думать, но скорее всего, разбежалась, увидев это неисчислимое воинство, стрелять по которому, все равно что дразнить слона дробиной. И вот ведь странно, пока я смотрел на подходивших и подходивших со всех сторон мертвецов, невольная мысль закралась в голову: как же так получилось, что им понадобилось всего восемь часов, чтобы пройти кратчайшим маршрутом от МКАД, до кремлевских стен? Неужто, никто не сдерживал? Неужто разбежались все? Или оказались пожраны, враз оцепенев, обомлев, загипнотизированные величием бескрайнего воинства, подпав под его влияние, влились в оное, даже не пытаясь оказать сопротивление.

Нет, немыслимо, невозможно. Я повернулся, и уже хотел спускаться, как вдруг увидел в этой толпе…. Нет. Не может быть.

С криком я бросился вниз. По железным ступеням Боровицкой башни в конце с силой ткнувшись в запертую решетку. Мимо меня текла бесконечная река нежити, и в этом потоке… Я тряханул решетку, что-то прокричал, счастье, что меня остановили раньше, нежели я сумел доказать свою силу и выбраться из западни в протянувшиеся ко мне руки. Впрочем, тогда я не понимал своего спасения, вообще ничего не понимал.