Осада

– Я бы поостерегся давать информацию о смерти Виктора Васильевича именно сейчас, – добавил я напоследок, к словам о бензиновом кризисе и бесконечных стычках за продовольствие, о дезертирстве с постов на «пятом кольце» и попытках прорваться в красную зону. Как выяснилось, поздно, Денис Андреевич уже подготовил речь. Слава богу, не совместную с патриархом, чего я больше всего опасался: Кирилл уже начал метить себя на место Пашкова, оттирая всех прочих на задний план, так что нынешняя его «пятиминутка ненависти» протяженностью часа два как минимум, должна стать коронной в этом вопросе. И предназначалась не столько мирянам, сколько жителям Садового.

Как остановить рвущегося к власти попа, я не представлял, все мои попытки повлиять на Дениса Андреевича мягко пресекались своими же. Вечером в новостях появились сообщения о вчерашней смерти премьера, а затем выступление патриарха. Надо отдать должное людям с Первого канала, на время выступления выключившего вещание на город, а вместо этого вставившего концерты Рахманинова.

Что произошло после официального извещения, можно было узнать, просто высунувшись в окно. Город охватила паника, заработали мародеры, десятки магазинов стали их легкой добычей в первые же часы после выступления. Утром начались мятежи, подавлять их пришлось всеми силами, снимая части с охраны «пятого кольца», счастье, на нас никто пока не пытался напасть, видимо, та сторона тоже переводила дух и зализывала раны – я говорю о живых. Через день беспорядки пошли на убыль, а к тридцатому числу и вовсе прекратились. Какая-то фаталистическая апатия охватила всех, как проживающих, так и управляющих и стерегущих. Все ждали неизбежного, никто не мог предугадать точной даты, но в том, что это дата означит собой черту, вряд ли кто сомневался. И казалось бы странно было ничего не предпринимать в подобной ситуации, никак не реагировать на надвигающуюся угрозу. Странно…, но в то же время, почти естественно. Я сам чувствовал себя вынутой из воды рыбой, приходя ежеутрене к президенту, точно на молитву, выдавал Денису Андреевичу сводку на сегодня, а когда вспоминал о самом важном – о предполагаемом переселении верхушки в бункер под Жуковским или в убежище в Медвежьих озерах, разговор тихо угасал, как бы сам собой.

Но тридцатого Медвежьи озера пали, не то по неосторожности, не то… трудно назвать причину сейчас, связь внезапно прервалась, в самый разгар боя, кому достался этот бункер – живым или мертвым, ответить не мог никто. Оставался последний путь, вот тут кстати проснувшийся Илларионов, коему формально и принадлежал бункер, доложил президенту о мерах по спасению оставшихся в живых. Не больше полутора тысяч человек, поскольку на базе осталось лишь два вертолета «Ми-26» и не так много горючего, если запустить каруселью, хватит как раз на десять, максимум на двенадцать полетов, это следовало учитывать. Министр обороны предложил Денису Андреевичу перебираться немедля, чтоб не думалось, а они уже потом, президент оборвал его на этом «чтоб не думалось», высказав в адрес Александра Васильевича несколько нелестных слов.

– Мы небольшими сроками довольствоваться не можем, – подвел черту Илларионов. – К сожалению, исследования лабораторий Владислава Георгиевича закрыто за отсутствием персонала. Так что, будем исходить из года… – он вздохнул и развел руками. Разговор завершился. Я тоже вышел, снова навалилась апатия, я ушел в кабинет.

Новый месяц ознаменовал собой начало конца. Очень скорого, мы все этого ждали, все боялись, но, когда началось, не посмели поверить. Все, кроме Нефедова, едва узнавшего о ночных прорывах, приказавшего заблокировать сотовую связь немедля. Это последнее, что он сумел сделать, все прочее было уже не в его власти. Мертвые прорвали оборону «пятого кольца» практически на всех основных магистралях, войска, не ожидавшие как столь решительного натиска, так и внезапного отключения связи, как ни прискорбно, но раций выдать им так и не успели, дрогнули, добровольцы пытались их сдержать, мне стало известно о нескольких крупных сражениях, разыгравшихся в Бибиреве, Медведкове и Тушине, но унять вырвавшийся на свободу страх не удалось: поздним утром мертвые почти беспрепятственно вошли в город. В запасе у нас оставался лишь заградительный кордон по всему периметру Садового и сутки, может, несколько на бегство в никуда.

Днем начались первые стычки на Садовом в районе Трубной и Олимпийского проспекта, затем на Таганке, и у Пречистенки. Народ пока просто подходил к укреплениям, Нефедов, кусая губы, предположил, что сдерживать его можно до появления зомби, потом начнется месиво и по личной инициативе велел замуровать метро. В некоторых местах пришлось взрывать, площадь Трех вокзалов просто ушла под землю, образовав чудовищную дыру, медленно заполнявшуюся водой из прежде замурованных подземных рек и ручьев.

Весь этот день Денис Андреевич бродил по зданию как заторможенный, мало на кого обращая внимания, губы беспрестанно шевелились, но слов не было слышно. Да и вряд ли они срывались с губ: все, что можно, уже говорилось и не раз. Теперь оставалось только время на принятие решений, но Денис Андреевич спотыкался именно на этом шаге. Когда я остановил его уже в Большом кремлевском дворце, где он стоял на входе в пустой Георгиевский зал, безучастно разглядывая ряды кресел, то услышал все же проникшее вовне имя: Виктор Васильевич. Кажется, президент мысленно разговаривал с Пашковым. Я не решился побеспокоить президента и прошел стороной. Как делали и все прочие.

Вечером разгорелись бои, особенно ожесточенные на Серпуховской и Калужской площадях; президент по-прежнему безмолвствовал. Уже Илларионов преодолев обыкновенную свою  робость, сам обратился к главе государства с предложением немедленной эвакуации, но достучаться не смог, как не смог несколькими часами позднее и Нефедов в личной беседе, состоявшейся в президентской библиотеке Сената. Вынырнув оттуда, Владислав Георгиевич обратился уже ко мне, сообщил, что утряс базу, вертолет они вышлют по первому же требованию, а затем запустят карусель.

– Пока еще можно не волноваться, – заметил он, – люди вряд ли смогут что-то в эту ночь. Следующая станет испытанием.

– Вы так легко говорите, – ответил я, избегая смотреть в глаза.

– Не так и легко, Торопец. Это все наносное. Я констатирую факт. Пока же надо поднимать всех, кто находится в зоне опасности, странно, но невозможно ни до кого дозвониться в том районе, связь с Замоскворечьем утеряна, бригаду послали, да без раций, надо отвезти и успокоить людей, – я понял, на что он намекает, и согласился выехать. На бронированном президентском «мерседесе», «все равно Денису Андреевичу эта колымага уже не понадобится». Нефедов сказал так о своем друге детства, словно о давно уже мертвом, я содрогнулся и пошел исполнять приказание.

По дороге, уже на входе в гараж, встретился Яковлева, отчаянно кричавшего в рацию, стоять на месте до последнего. Мог бы не стараться, бойцы и без его воплей прекрасно понимали, что случится, попадись они в руки добровольцев и просто вооруженного люда, презрительно именуемого «чумазыми», а потому старались как могли. В некоторых местах добровольцы уже оказались обращены в бегство, но вот на Серпуховской площади, да и по всему кольцу в районе Замоскворечья, дела обстояли не лучшим образом –накал битвы усиливался час от часу.

Обо всем этом я узнал лично, когда выскочил на бронированной махине из Спасских ворот и помчался по Васильевскому спуску в сторону замоскворецких улочек. Тяжелая машина шла с трудом, перескочив мост, по которому бродили неприкаянные зомби, перескочил на другую сторону Москвы, оказавшись в лабиринте темных переулков. У ближайшего здания горел прожектор, освещавший работу нескольких мужчин в синих робах, со светоотражающей надписью МГТС, я остановился, узнать, как идут дела, выяснилось, крысы пожрали кабель, через пару часов все починим. Выдав рации, которые они восприняли скорее, как игрушки, я двинулся дальше. Почему-то потянуло к глухим хлопкам взрывов и постукиванию автоматных очередей, с этого расстояния сливавшихся в далекое рокотание шумливых волн, бьющихся среди скал.