Осада

– Оскотинился народ, оскотинился, – буркнул он под нос, пытаясь не смотреть на палатки. Когда машина промчалась по мосту над Ломоносовским проспектом, появившиеся дома, в коих еще горел свет, заставили его забыть о мыслях, заползавших исподволь в голову. Блуждающая улыбка снова вернулась на лицо, едва он вспомнил Нефедова с насупленными бровями. Вспомнился бородатый анекдот: «Приходит Брежнев на заседание Пленума ЦК и говорит: – Поднимите мне брови!».

Пашков невольно усмехнулся собственной шутке. И тут же вскрикнул от изумления, выкинув вперед руку, указывая на что-то странное находящееся на разделительной полосе. Фонари на Можайском шоссе горели неярко да к тому же через один, но проехать мимо, не заметив, не представлялось возможным.

«Мерседес» немедля затормозил, Пашков не был пристегнут, так что едва не стукнулся лбом о стекло. Ехавший позади БТР с охраной, он должен был выйди вперед, едва кортеж вывернет на Аминьевское шоссе, немедля загородил тревожное зрелище, спецназовцы посыпались проверять подозрительный предмет.

Через минуту из динамиков донеслось изумленное:

– Виктор Васильевич это… Борис Николаевич.

– Что?! – Пашков немедля выскочил из салона. Худшие опасения подтверждались, и предстали ему самым отвратительным из возможных образов. В самом деле, пару раз ему снился сон о чем-то подобном, но никогда, даже в кошмаре, он не мог бы представить себе увиденного сейчас.

Премьер отвернулся и закашлялся. Затем снова повернулся, нерешительно подошел, осмелев, даже наклонился. Охрана расступилась, вежливо отошла в стороны, чтобы не мешать.

Первый президент России, умерший четыре с половиной года назад, все же был выслежен, найден и подвергнут жесточайшему осмеянию. То, чего так и боялся его преемник все время, едва только узнал о развороченной могиле Ельцина на Новодевичьем. Только в худшей, почти гротесковой форме. Помнится, Нефедов, проводивший тогда дознание, все никак не мог взять в толк, почему он должен искать именно Ельцина, когда есть другие, не менее важные задачи, почему именно первый президент; сейчас Пашкову очень захотелось, чтобы директор ФСБ был тут, чтобы он мог ткнуть того носом в обезображенный труп.

Ельцина пытали. Даже после смерти, когда во всемирной паутине вроде бы установилось терпимое отношение к первому президенту, когда фразы «неплохой был мужик, мир его праху» наотмашь побивали истеричные вопли о несостоявшемся суде над «всероссийским пьяницей на пару с Горбачевым развалившим СССР». Тогда все было иначе, впрочем, и после восстания Ельцина, кто-то позлословил, пошутил колко, язвительно, но не более того. В обоих случаях ФСБ успешно вычислила и обезопасила особо ретивых. Но видимо, не всех. Все равно в душу каждому не заглянешь, как бы того ни хотелось, среди толпы подлинного ненавистника не сыщешь, все одинаковые, все хмурятся и недовольно машут флажками в знак приветствия. Поди найди кто лишь в мыслях смел, а кто при удобном случае поглумится с монтировкой в руках.

Борису Николаевичу отстрелили руки по запястья, сломали ноги. После чего раздели донага и привязали к здоровой доске, так чтобы он стоял на коленях. Судя по запаху, мочились на него, с безопасного расстояния. Сожгли волосы на голове и в паху. Оскопили. Конечно, он уже ничего не чувствовал, не ощущал, вероятнее всего, лишь бессмысленно мычал и дергался, пытаясь достать оскорбителей, но это лишь раззадоривало их. Вдоволь наглумившись, они приволокли первого президента сюда, совсем недавно, гнилостный след тянулся откуда-то с Поклонной горы, Пашков дал команду пригнать сюда поисковую группу и «достать ублюдков живыми», начальник охраны побежал к машине исполнять приказание. Вокруг начал собираться народ, надо полагать, прекрасно знавший, что вызвало остановку кортежа и жаждавший посмотреть на реакцию Пашкова, не скрывавшего своих намерений найти и покарать.

Наглядевшись до рвотных позывов на обезображенное тело первого президента, стремительно гниющее, разлагающееся почти на глазах, премьер резко поднялся и огляделся по сторонам. Люди, подошедшие к правительственной трассе, зашушукались меж собой, премьеру послышался смешок, недовольный гул все нарастал, Пашков сглотнул ком, вставший в горле. А что ты хочешь от этих чумазых, что бы для них ни сделал, всю жизнь как ненавидели, так и будут ненавидеть, буркнул он про себя, пытаясь сдержать гнев и махнув рукой, снова подозвал начальника охраны.

– Машина сейчас приедет, – подбегая, сообщил тот.

– Очистите тут все вокруг, побыстрее, и уберите тело. Не годится первому президенту… о, черт…

Пашков дернул рукой, почувствовав неожиданно колющую боль в ребре левой ладони. Повернул ее, сунув почти под нос. И заметил краем глаза, как начальник охраны медленно пятится назад, к машине, на ходу расчехляя кобуру. И так же веером расходятся охранники, спешно передергивая автоматы.

По ладони текла кровь, стекала на запястье и оттуда уже капала на мостовую. Он порезался где-то. Наверное, когда осматривал тело. Ну да, порезался, наверное об гвоздь, которым прибивали доску к спине Бориса Николаевича. А может, это кровь…. Пашков быстро стер ее, словно ничего не случилось, словно… нет, от скривился от боли, это действительно его порез, неглубокий, обработать в больнице и…

С десяток стволов уставились на него. Премьер оглянулся через плечо – и там то же самое. Он внезапно оказался в кольце.

– Да вы что, – с усилием произнес Пашков, поворачиваясь кругом. –  Вы с ума сошли? Забыли? Он же уже безопасен. Он… разлагается. Я не мог. Да подождите же, наконец. Я вам приказываю подождать! Вы слышите! Немедленно опустите оружие!

Никто не пошевелился. Пашков снова стер багряные следы, словно это что-то могло доказать, но кровь продолжала течь из ранки, теперь обе его руки были испачканы красным. В паническом ужасе он обернулся еще раз, попытался идти.

От него шарахнулись. Пашков остановился, враз осознав всю глупость и всю глубину происшедшего. Минуту назад он, всесильный, первый человек в России, недавний властитель ее дум, покоритель ее сердец, чьей воле повиновались беспрекословно, а всякое, даже недосказанное желание, старались выполнить наперегонки, человек, тщательно продумавший и создавший всю эту систему до последнего винтика, включая самый главный из них – самого нынешнего президента, ушедший в тень и оттуда, подобно кукловоду, управлявшему этим царством марионеток, он, царь царей, к чьему мнению прислушивались и на Востоке и на Западе, чьим именем присягали на верность, кому молились и на кого равнялись, он и никто иной, в эту минуту оказался не просто свергнут с незримого пьедестала, больше того, он оказался под массой созданной им империи.

Будто эта огромная пирамида перевернулась и вонзилась в него своим отточенным острием.

– Это ошибка, – прохрипел он, – я не заразен. Я…

Договорить ему не дали. Пашков сделал еще шаг вперед, протягивая вперед окровавленные руки, в это же мгновение десяток автоматов, нацеленных ему в грудь, почему-то не в голову, а в грудь, словно это было последним уважением к свергнутому владыке, открыл беспорядочный огонь. Сотни пуль вонзились в него разом, Пашков задергался, почувствовав дикую нестерпимую боль, во мгновение ока достигшую апогея и столь же стремительно растворившуюся, и рухнул навзничь. Стрельба не прекращалась, стрелявшие будто забыли опустить автоматы, продолжая усердно давить на спусковые крючки, они стреляли уже по своим товарищам, те, не желая открывать ответный огонь, пытались скрыться за броней машин, правительственных или военных.

И лишь по прошествии трех с половиной секунд, когда рожки опустели, стрельба прекратилась. Замерев, все ждали восстания. Начальник охраны, спрятавшись от греха подальше за дверью «мерседеса», выцеливал лежащего премьера, намереваясь всадить в его макушку пулю, едва тот начнет шевелиться.

Но Пашков не поднялся. Одна из пуль угодила в основание черепа, как раз когда он падал, его распростертое тело оказалось уже не способным на восстание. Но никто не верил в это, все ждали.