Осада

Устюжный по своей бескомпромиссности так походил на него, вернее, так пародировал его, что Лаврентий подпал под его влияние почти немедля. И столь убедительно учитель играл свою роль, что ученик не мог отличить слов правды от слов лжи в его устах. Пока тот позорно не сбежал в Кремль, предоставив отдуваться перед оставшимися Лаврентию одному. А одному получалось плохо. Весь пыл, все обаяние и влияние внезапно испарились. Недаром же за Устюжным последовали другие, он увел, как казалось Дзюбе, лучших, обескровив молодую республику. И теперь преданный учителем ученик тщился изыскать способ хоть как-то отомстить бежавшему наставнику. Надеялся уколоть его побольнее, прекрасно зная, что Глеб Львович ничего не узнает.

– Так и не будешь говорить, – констатировала как неизбежный факт супруга, подходя к нему. – Ларя, ну ты ж президент, веди себя прилично. А то как дитя малое, чесслово. – Это последнее словечко, и прежде царапавшее Лаврентия, ныне и вовсе заставило его отшатнуться. – Ну что тебе опять не по нраву?

– Надь, прекрати, в самом деле. Мне все не по нраву. Вот сегодня утром, я имел мазохистское удовольствие говорить с якутским князьком. Он дескать, после случившегося, решил передумать, и не хочет вступать со мной в союз, а хочет извернуться, и бить челом Маркову, чтоб у него опять получить ярлык на княжение. Моего слова ему показалось мало.

– Какого слова?

– Что ни один Марков здесь никогда больше не появится. Он заявил, что не хочет получать ковровую бомбардировку его резиденции, или спецназ, как в Элисте, а хочет нормально дожить до пенсии, вырастить внуков и…. старый дурак.

– А чего ж ты от него хотел? Он и так проработал, почитай, всю жизнь, на власть, только-только развернулся в Якутии и вдруг как снег на голову, вся эта катавасия. А затем еще ты на вороном коне и со своим царством-государством. У любого пенсионера и так от тебя мурашки по коже.

– Ты его начала поддерживать? – презрительно, насколько мог, поинтересовался Лаврентий. – Или снова «входишь в положение»? Так вот, Надя, не надо «входить в положение», он прекрасно обойдется без нас. Заявил, что документы его парламент, заметь, его парламент, ратифицировать не будет, когда же я намекнул на северный завоз….

– Боже, ты еще и мелкий шантажист.

– Когда я намекнул на северный завоз, – упрямо гнул свое Дзюба, – он заявил, что за всеми вопросами обращаться к его и.о., а он самолетом в Москву. Боюсь сегодня меня будут дергать еще и сообщениями из Комсомольска-на-Амуре и Николаевска-на-Амуре. Половина Хабаровского края просто как отрезана.

Наконец, Надя поняла, чего от нее действительно надо Лаврентию, приласкала и приголубила его. Снова зазвонил телефон. Дзюба положивший голову супруге на колени, дернулся, будто коснувшись оголенных проводов. Звонил мэр Хабаровска, отчитывался о несанкционированном митинге в котором, только по данным МВД, участвовало до пяти тысяч человек. Митинг удалось быстро разогнать, и почти без применения насилия, за что Лаврентий выразил мэру свою искреннюю благодарность.

– Чего радуешься, – тут же охолонула его Надежда. – Завтра там соберется тысяч двадцать, а то и полгорода.

– Я подготовил указ о введении режима ЧП.

– Ты вдруг так испугался своего народа? Он же только тебя поставил.

– Как поставил так и снесет, Дальний Восток все-таки, – буркнул Лаврентий, впрочем, настолько тихо, что супруга, которой явно не предназначались эти слова, их и не услышала. И уже громче добавил. – Никогда бы не стал запрещать, коли не зомби.

– То есть не о своей репутации беспокоишься.

– Надь, оставь эти дурацкие шпильки. Как не надоело. В городе полным-полно мертвяков, а все силы заняты тем, что охраняют митингующих. Это ненормально.

– Конечно, ненормально, убери оцепление  и отправь его на прочесывание города.

– Мило. А кто будет защищать митинг, если на него мертвяки нападут? Или мне прикажешь всем оружие выдать, для самообороны. Эдак мы половины города недосчитаемся через полчаса.

– Да не дай бог, – тут же открестилась супруга, но своей позиции, понятно, не изменила, уже из вредности. Они препирались несколько минут, наконец, новый звонок заставил Дзюбу вытурить главу собственной Администрации из кабинета и закрыть дверь на замок. На сей раз беспокоил Тикусемо.  Дзюба недовольно поморщился, Акио-сан, уже на правах прямого посредника, звонил каждый день утром и вечером, то узнавая обстановку, то напоминая о соглашениях, которые Лаврентий обязался выполнить в кратчайший срок. В первую очередь, конечно, Курилы, Дзюба согласился обменять их на гуманитарную помощь и режим наибольшего благоприятствования, документы давно лежали на столе, но после не случившегося визита Маркова он все не решался вынуть их из сейфа.

Как теперь не решался на многое. Вставить слово поперек супруге, к примеру; вот странно, прежде он с таким успехом манипулировал своими женщинами, диктовал им условия, переменял одну на другую в случае неуспеха. То же поначалу было и с Надей. А теперь… влюбился он что ли.

Дзюба поднял трубку. Тикусемо любезно поздоровался, пожелал доброго дня, поинтересовался самочувствием, надо полагать, разговор предстоял долгий и сложный, раз уж ему предшествовали такие преференции. Лаврентий взаимообразно поговорил и о состоянии самого Акио-сана, тот благоразумно ушел от ответа, и тут уже приступил к делу. Разведка его работала будь здоров, Дзюба еще не получил всех сведений о случившихся митингах, акциях протеста, манифестациях и просто погромах, а Тикусемо уже интересовался его мнением, манипулируя цифрами так, будто речь шла о далекой истории.

– Полагаю мэр Хабаровска поступил разумно, воспрепятствовав проведению массового митинга, дабы избежать как возможных беспорядков, так и унижения вашего общего благоприобретенного статуса, – снова без запинки на хорошем русском глаголал представитель страны восходящего солнца, – Видите ли, Лаврентий Анатольевич, вам пока нечего бояться, я уже исхожу из опыта нашей новейшей истории. Тогда в равной степени много было столкновений на почве перемен, заготовленных для нас нашими для кого поработителями, для кого избавителями – именно этот вопрос стоял очень остро, гораздо острее, нежели для вас сейчас. Но наше правительство поступило весьма мудро, не давая разгуляться противостоянию, и подавляя наиболее активные попытки противодействия его курсу, разумеется, в рамках демократических процедур, именно так, как поступили вы, как поступил мэр Хабаровска, – говорить, что разгон демонстрации целиком и полностью инициатива мэра, Дзюба не стал. Тикусемо продолжил успокаивать, рассказал о беспорядках в Комсомольске-на-Амуре, оказывается, пока эти сведения до президента Дальневосточной республики не дошли, ночью там случились столкновения, были разгромлены дом культуры, несколько магазинов, сожжено два десятка машины. Сходная ситуация сложилась и в Николаевске-на-Амуре. Вам должны были рапортовать о подобном.

– Ну да, разумеется, – Дзюба недовольно подумал, когда же до него самого сведения будут доходить с той же скоростью, что до японских ушей. Вообще, откуда у Тикусемо такая разветвленная сеть в его вотчине, ведь японцам не позволялось никогда и никуда лезть на территории Дальнего Востока, шутка сказать, даже договор о мире Россия так и не подписала, продолжая, как и СССР, находится с Японией в состоянии войны. Ни территорий ни отдавала, даже намеков не было, не то, что Китаю. Да что территории, совместных предприятий на пальцах пересчитать. И все же японцы сорганизовали тут мощное подполье, и это при том, что особой любви к ним на Дальнем Востоке не наблюдалось, но с другой стороны, разве не покупалось владивостокцами все японское, разве не туда, а не в Китай, отправляли родители детей на обучение, а бизнесмены сотрудников на переквалификацию? Да и в последние годы все больше находилось желающих перебраться на острова. Или хотя бы получить паспорт, красную книжицу для безвизовых поездок или получения приличной пенсии.

Дзюба хмыкнул, вспомнив изречение какого-то позабытого римского, должно быть, мыслителя, висевшего над столом у Ткаченко: «Ubi bene ibi patria». Как ни пытались власти воспитать новое поколение россиян в любви к родине, а только для них воистину родиной становилась та страна, где им было хорошо. Несмотря на миллиардную программу по поддержке патриотических настроений, созданию подобий пионерских лагерей и усиленную накачку молодежи правильными мыслями и идеями. Вот только молодежь здесь смотрела совсем в другую сторону. Далеко от Москвы формировался иной мир, иные люди. Поэтому лишь тут оппозиция могла себе позволить многое, на что оказывались неспособны их московские или питерские коллеги, пытаясь обработать безразличный ко всему молодняк, впитавший как дух нигилизма, так и презрения к переменам, а потому выбравший самый простой и естественный путь – саморазрушения. Кажется, именно этот путь и почитался наиболее патриотическим. Мы гордимся Россией, но пальцем не пошевелим, чтобы хоть что-то для нее сделать, ведь за все отвечает партия и правительство. Интересно, что они делают теперь, когда партия и правительство сосредоточено в одном городе и управляет от силы еще несколькими соседними?