Осада

Счастье, что всего этого обитатели завода оказались избавлены. Другой статус, другая система страхов и надежд; ничего не изменилось в этом мире, говорил Кондрат уставшей за день Насте, дремавшей под его расплывчатые речи, все та же цивилизация статуса, вот только система ценностей стала иной. Если прежде она определялась фирмой изготовителем, неважно чего, одежды, часов, машины, то теперь почти исключительно способностью защититься от зомби, а все прочее отошло на второй план. Неважно, как ты одет, но если ты живешь, скажем, в пределах Садового, это уже многое о тебе скажет. Если в пределах Третьего транспортного, это статус пожиже, а коли в спальных районах да еще на периферии…. Кондрат взглянул на Настю, та безмятежно спала; он замолчал, вздохнув и тихонько лег рядом с ней. Даже спящей она напоминала ему Кольку и от этой мысли никак не хотелось избавляться. Наверное, девушка давно заметила и расшифровала его взгляды, но молчит. А когда проснется, снова уйдет, да у нее такая неудовлетворимая потребность, такой диагноз, наверное, и болезнь эта с одной стороны, доставляет ей некое подобие удовольствия, а с другой обеспечивает их обоих.

– Господи, – прошептал Кондрат едва слышно, – неужели Ты задумывал именно это? Все это изначально.

Он замолк, устыдившись, убоявшись своей мысли.

На следующий день Насте попались молодые девушки, жаждущие новых ощущений, переспать с беженкой, наверное, для москвичек было действительно экстремальным занятием. Она не отказывала, ни одной, ни второй, ее подруге, присоединившейся  к ним чуть позднее. Кондрат вышел, кажется, он один обращал еще внимания на такие тонкости, остальные остались зрителями, впрочем, особо впечатлительных детей дошкольного возраста все же прогнали, чтоб те не мешали никому, мамаша, кормившая грудью ребенка на соседнем матраце, вынуждена была подвинуться, но так же не имела ничего против. Кто-то мастурбировал, наслаждаясь зрелищем, кто-то снимал на мобильный телефон, вот как несколько дней ставшей просто игрушкой – сотовая связь прекратила свое существование. Кто-то беззаботно спал, равнодушный к вздохам и вскрикам.

Когда они кончили, и Настя вышла, немного передохнуть, пересчитать выручку, – с ней все же расплатились деньгами и обещанием обязательно придти еще, потому что понравилась, – на входе столкнулась с взволнованным Микешиным, появившимся перед ней будто из ниоткуда.

– У вас все? – выдохнул он, и не дожидаясь ответа, продолжил: – Можешь не пересчитывать, до меня тоже кому-то дело нашлось.

Она подняла голову. Рядом с Кондратом стоял невысокий молодой человек, типично кавказской внешности, который, словно чувствуя необходимость в подтверждении слов отца дьяка, произнес:

– Мне срочно нужен священник, – как ни странно, совсем без акцента. Она кивнула, а вот следующая фраза ее не удивила вовсе. – Впрочем, и ты, если не занята, можешь пойти.

101.

У здания Администрации народ стал собираться с полудня. Милиция отнеслась серьезно к акции, подготовилась, немногочисленные протестанты к вящему своему изумлению увидели строй ОМОНа и два десятка грузовиков, перекрывших соседние улицы.  К часу площадь оказалась оцеплена полностью, протиснуться на нее можно было лишь через плотные порядки милиции, пара сотен собравшихся оказалась в плотном кольце из не менее чем тысячи бойцов. Многим показалось, что и лица ОМОНа знакомые, равно как и их методы. По крайней мере, шепоток по площади такой прошел. А после толпа начала скандировать: «Дзюба, что ты натворил!», протяжно так, нараспев.

Сам Лаврентий, услышав первые крики, немедленно подошел к окну.

– Разорались, – буркнул он в пустоту кабинета. – Дня не прошло, уже понеслось. Как дети малые. То одно им не так, другое не эдак. Что мне прикажете перед вами с Марковым меряться, кто из нас больший царь? Еще неизвестно, кого бы вы приняли, а кого выставили, – после недолгой паузы произнес он, хмурясь. Селектор пискнул, начальник гарнизона поинтересовался, может уже начать разгон. Дзюба, выругав того, повесил трубку. – Видимо, как бы страна не называлась, она всегда будет такой. Вот разгоню я вас к чертям собачьим, небось мне первому будете потом жопу лизать, ни о каком Маркове не вспомните.

Лаврентий отошел от окна и некоторое время бесцельно бродил по кабинету, не зная, чем заняться. Крики за окном раздражали, стеклопакет от них не спасал, шум кондиционера не заглушал – день выдался изумительно теплый и ясный, такой тихий, погожий, спрашивается, чего ради эта пара сотен лоботрясов рвет свое хайло перед зданием Администрации, будто и впрямь может не только докричаться, но и, докричавшись, изменить прошлое в свою пользу. Заставить самолет Маркова приземлиться, а Дзюбу встретить его в на дорожке и начать переговоры.

– Они российский флаг подняли, – доложил командующий, снова влезая в мысли Дзюбы.

– Да хоть армянский, мне что. Пусть горланят. Неужто вам так неймется кулаки почесать? – после этого командующий не отзывался более. Лаврентий сел за стол и взяв себя в руки, начал готовить распоряжение о введении чрезвычайного положения на территории столицы республики, а так же во всех крупных городах «в связи с угрозой безопасности и здоровью граждан». Это ему напомнило что-то очень знакомое, пальцы быстро набили набившую оскомину цитату, Дзюба просмотрел написанное, и тут же стер, а затем написал снова, изменив на «в связи с реальной опасностью появления в указанных городах больших групп живых мертвецов». Все равно отдавало душком прошедших времен. Вызвал секретаря – Надя наконец-то ушла со столь несолидной для первой леди работы, став главой по-прежнему несуществующей Администрации президента, этакий укол Устюжному, который, впрочем, все равно его не заметит..

Пристально взглянув на двадцатилетнего парня, Лаврентий приказал отрихтовать текст и вернуть на подпись. И снова подошел к окну.

Толпа уже накричалась и намахалась, и теперь, убирая мегафоны, сворачивая флаги, постепенно разбредалась, явно недовольная реакцией власти. Вернее, отсутствием таковой. Дзюба дождался ухода последнего, вызвал к себе командующего и сперва извинился за грубость, допущенную в телефонном разговоре, а затем снова разнес в пух и прах за «аракчеевщину». После чего остался наедине с собой, немного приходя в себя. Хотел позвонить Надежде, но та опередила его, неожиданно появившись сама в кабинете, настолько неожиданно, что Дзюба лишь обернувшись и завидев ее, вздрогнул всем телом. Она улыбнулась, подошла к нему, обняла. И отстранившись, немедля заявила:

– Я не понимаю, Ларя, что здесь происходит. Ты провел такую работу, столько всего сделал, ты собрал половину России, и вдруг. Что на тебя нашло, вообще, объясни мне пожалуйста? Нет, объясни серьезно, я ведь прекрасно все вижу.

– Да не сомневаюсь, – устало вздохнул Дзюба, посматривая на свою супругу. Всего несколько дней прошло, как они расписались в загсе, а она уже совершенно другой человек. Даже именует его иначе. С каким-то плохо скрываемым пренебрежением, что ли. Или нет, скорее, с фамильярностью человека, добившегося своего, и даже большего, и могущего уже спокойно похлопывать по плечу недавнего своего покровителя, зная и то, что большего от него не получит, и что обратно тот ничего не вернет. Дзюбе еще некстати вспомнился Устюжный, он скрипнул зубами с досады и отвернулся, глядя на Муравьева-Амурского. Предательство учителя преследовало его повсюду, вот и сейчас казалось, на него смотрит не основатель города, а верный слуга Кремля, создавший новый форпост в далекой дали от столицы, надежно прикрывший новые земли от неизбежных набегов, установивший порядки и приложивший массу усилий, чтоб здешний народ, вроде бы искавший в этих местах волю, позабыл о ней, оказался забран в войска, дабы защищать фронтир от «косоглазых», с которыми так стремился разобраться решительный и бескомпромиссный генерал-губернатор всея Сибири.