Осада

Проснулись как по будильнику, все в один час. Выведя машину из гаража и припарковав у подъезда, Валентин, начал загружать ее собранными коробками и тюками. Пока не столкнулся со старшей по дому, бабой Нюрой. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, пока баба Нюра не произнесла сакраментальное:

– Уезжаете?

– Да, Анна Никитична, вот приспело, – ответила мама. – А вы когда?

Та замялась, не зная, как лучше сказать, затем произнесла спокойно:

– Сама-то я, вы знаете, не ходок. За мной должны прибыть.

Мама побледнела, стала упрашивать, Валентин с отцом в это время впихивали коробки в машину, загружали мешки, из багажника он выкинул все, кроме запаски, но сейчас он все равно не закрывался, пришлось связать замки веревочкой.

Мама стала уговаривать бабу Нюру ехать с ними, та махнула клюшкой и просто покачала головой, повторив, что «за ней придут, что ей, старой, вас беспокоить». Мама вздрогнула, поняв, что не переубедишь, что самой бабой Нюрой ее доля определена и расписана на те несколько дней или недель вперед, что она собирается оставаться в городе. А живой или не живой… как карта ляжет, баба Нюра не была богомолкой, напротив, верила только в земное, всю сознательную жизнь игнорируя небесное, начиная с комсомольской юности в Казахстане, где она, вывезенная из горящего Смоленска, из-под бомбежек и артобстрелов, сперва училась сама, а потом обучала других, поездила по всем тогдашним стройкам, потом устроилась на узловую здесь, в Ярославле. До самой пенсии меняла пропахшие смолой сосновые шпалы, ловко выдирая из старых костыли, а затем вытаскивая потрескавшуюся деревяшку и заменяя новой, забивая кувалдой эти громадные гвозди: в ее бригаде всегда работали только женщины, мужчины на дороге оказывались либо обходчиками, либо начальниками. Потом вышла на пенсию, смеясь, рассказывала маме, что никак не может нормально мыть и вытирать посуду, всегда что-то да разбивается в руках, привыкших к другому усилию…. Мужа у нее так и не случилось.

Мама еще прощалась, но даже прощаясь, надеялась уговорить, когда Валентин закрыл багажник, выложив запаску на переднее сиденье. Отец подошел к ним, трогательно поцеловал руку бабе Нюре, оба смутились, повисла неловкая пауза. Валентин вздрогнул и нажал на клаксон. Садясь в машину, мама расплакалась.

– Никогда не думала. Надо же так… попрощались, – бормотала она, устраиваясь на заднем сиденьи. Баба Нюра, дабы не мучить их больше, ушла в подъезд, как-то разом опустевший, а ведь всего несколько дней назад в нем спали беженцы, да не только в нем, на лестнице черного хода и то располагалась семья, а на чердаке и подавно. Сейчас дом пустовал, вместе с Тихоновецкими со двора уезжала последняя машина, побитая временем и дорогой «Нива». Резво вырулив на улицу, она быстро скрылась за поворотом, помчалась по улицам стремительно пустеющего города. Шум мотора затих в непривычной, давно позабытой тишине, словно, пришедшей из зимнего леса.

Валентин завел мотор и стремительно помчался со двора, вырулил на Московский проспект, поехал по глухому, непривычному Ярославлю с разбитыми глазницами окон, с распахнутыми настежь дверями магазинов, с мусором, что поднявшийся ветер возил по мертвенным улицам; радио, что он включил по привычке, еще работало, передавая одно сообщение: на привокзальной площади с полудня и до шести вечера состоится раздача продуктов для добровольцев и нуждающихся. Прослушав сообщение в третий раз, отец выразил надежду, что это не последний раз, что кроме складов на вокзале, добровольцы найдут еще и знаменитый государственный запас, недаром же столько времени они проводят в здании мэрии в поисках документов. Мама, не в силах слушать, сдавленно попросила отца замолчать.

Машина шла ходко, прямо по двойной сплошной, но уже возле моста через Которосль Валентин вынужден был  притормозить. Толпа беженцев, к десяти утра увеличившаяся до плотного потока, не давала пробиться. До самого моста и еще километр после него, они вынуждены были, плестись с пешеходной скоростью, беглецы заполонили всю дорогу и очень неохотно расходились, услышав за спиной нетерпеливый гудок, а то и вовсе не уступали дорогу. Отец попросил не тратить зря аккумуляторы, только людей раздражает. Им-то идти почти две недели, а на машине ехать часов пять, есть ведь разница. Валентин смирился, за следующий час они продвинулись только до Телегина. Но затем пошло легче, уже от Спицына толпа поредела, а затем трасса М-8 и вовсе внезапно обезлюдела, оставшиеся позади путники шли не спеша, первые не торопились вперед, поджидая основную группу, меряя свою скорость по самым неторопливым, да еще по тем, у кого оружие, лишь отдельные группки, человек по пять-семь, сами по себе, двигались в своем ритме: в подавляющем большинстве люди от тридцати до пятидесяти максимум, имеющие опыт не только быстро ходить, но и дежурить по сменам, и стрелять, не раздумывая.

У Ростова Великого они снова попали в толпу, это как машина времени, подумалось Валентину, люди, что подходили к древнему русскому городу, вышли из Ярославля еще вчера,  и за день отмахав сорок километров, теперь брели снова, не так бодро, но все же с определенной уверенностью в себе и своих силах. Ведь ничего не случилось ночью, мертвецы не терроризировали, как стало понятно из разговоров во входившей в Ростов толпе, может, статься, и до самой Москвы так будет, кто знает, всегда надо надеяться на лучшее.

Отец посоветовал ему ехать через город проулками, так быстрее будет, да и завистливых взглядов сумеют избегнуть.

ГЛОНАСС не работал, хорошо хоть карты в памяти сохранились,  пошуровав по ним, Валентин выбрал оптимальный маршрут. На деле оказавшийся не очень удачным – Ростов будто покинули много лет назад, некоторые здания попросту рухнули, возможно, тут шли бои, хотя воронок Валентин не увидел, а вот просевшего грунта и рек канализации, текущей по улицам было предостаточно. Оказалось, инфраструктура города столь хрупка, что в отсутствие человека не продержится и недели, начав выходить из строя и разрушать все вокруг. Почему-то Валентин вспомнил виды разрушенного Цхинвала, за прошедшие после войны три года в нем практически ничего не было восстановлено, кроме правительственных зданий, городка, сооруженного московским мэром, да помпезного спорткомплекса, носящего имя Риты Ноймайер.

– Валь, прекрати снимать, следи за дорогой! – окликнул его отец. Валентин обернулся, но убрал телефон. Он уже сам не заметил, как достал его и начал съемки разрушенного Ростова. Сказывались последние дни, когда он ездил по городу и снимал, снимал. Профессиональная привычка, переросшая в какую-то подсознательную необходимость, что-то вроде ритуала, раз ты снимаешь это бедствие, значит, с тобой все будет в порядке.

За Ростовым потянулись бесконечная пустота дороги и окрестных поселков. Снова ни души, в своей машине времени они въехали в то время, когда Валентину казалось, что город продержится еще хотя бы несколько недель; уговаривал он маму несмело и отказом был почти удовлетворен.

Отец предложил сменить его за рулем, Валентин отказался. Ростов остался далеко позади, следом прокатился и Переславль-Залесский, еще одна группа, еще один скачок в прошлое, они покинули Ярославскую область, оказавшись на время во Владимирской, а затем только выскочили к развилке шоссе, левая вела к Сергиеву Посаду, правая огибала его по касательной, Валентин, не раздумывая, свернул направо, огибая город.

По дороге они уже несколько раз видели мертвецов, мелкие группы, то с одной стороны дороги, то с другой. Странно, но на этом ответвлении народу совсем не было, наверное, все пошли через город, в поисках либо временного отдыха, либо припасов, может того и другого разом. Шоссе оказалось разбитым, вероятно по нему гнали в Москву бронетехнику. Это было не сразу заметным, а только по прошествии нескольких километров, но поворачивать на старую дорогу Валентин не стал. Отец еще раз предложил сменить его. Снова покачивание головой.

– Напротив Сергиева Посада все равно сделаем остановку, надо перекусить, и так с утра не ели, – заметил он, оглядываясь. Машина вздрогнула, въехав в колдобину, всех основательно тряхнуло.