Осада

– А вертолеты больше не летают, – заметил один из вооружившихся, – солярки уже нет. С бронетехникой решили не связываться, толку-то, все равно армия сбежала. Так что на танке мэр только выступать может, как Ельцин в свое время. Все в Москву шлют, заразы, – ругнулся он как-то беззлобно, понимая, что сейчас все мысли и его и всех ярославцев  прикованы в том числе к столице.

– А я туда ни ногой, что бы тут ни случилось, – отрезал его коллега.

– Ты хочешь сказать, «когда».

– Да по барабану.

– Город все равно падет.

– А ваша крысоловка, не падет, думаешь. Теперь, когда армия вышла из игры, надеяться можно на себя и на свой автомат.

– Знаешь, зря я тебя тогда из газовой плиты вытащил, – зло ответил его приятель. Тихоновецкий, осторожно снимавший весь разговор на мобильный, как это делал почти постоянно, во время своих путешествий по городу, вздрогнул и отошел на шаг, не желая мешать, но и продолжая снимать. – Ты бы хоть сейчас не мучался и других не изводил.

Они посмотрели друг на друга с неприкрытой яростью, бушевавшей в глазах, но затем резко замолчали и ушли. Тихоновецкий выключил камеру, и пошел к автомобилю. Пока он отсутствовал, у него слили бензин, и поперли дворники, так что пришлось тащить свою колымагу до ближайшей работающей заправки и закачивать восьмидесятый по новой. Домой Валентин прибыл только вечером. В голову пришла мысль попутно объехать посты ДПС, и отделения милиции, но и там и там его встречала пустота. Власть в городе фактически перешла в руки горожан, последний жест мэра, неожиданно прозревшего и понявшего, чего он стоит без собственного народа, и на что может рассчитывать, если не договорится полюбовно.

Тьма подкралась незаметно, а с нею и постреливание, постепенно превратившееся в канонаду, в тот фон, на котором привычно было засыпать последние дни.

Милиция продержалась на позициях два дня. За это время в город полностью прекратилась подача углеводородов по трубопроводам, ночные отключения света стали нормой. Обе еще работающие ТЭЦ потихоньку сокращали выработку энергии и тепла. Наконец, когда стало понятно, что нефтепровод опустел, и больше городу в ближайшее время не перепадет ни капли, правоохранители оставили свои посты. Впрочем, назад их не пустили, впервые за свою историю, части МВД оказались в роли штрафбатов, вынужденных защищать свою позицию, с одной стороны стиснутые врагом, с другой, заградотрядами.  В той роли, что прежде НКВД отводил как раз тем, кто стоял за спиной нынешних его потомков, не давая оставить территорию врагу, заставляя держаться до последнего.

Первой пала ТЭЦ-1, что на Полушкиной роще. Не то диверсия, не то еще что – но взрывы в одном из водогрейных котлов повредили корпуса и в итоге привели к цепной реакции – остановились сразу все мощности. Центр города оказался обесточен, восстанавливать самую старую в городе ТЭЦ в таких условиях было невозможно, два дня ушло на переброску мощностей с оставшихся электроцентралей. А затем уже милиция вынуждена была оставить ТЭЦ-2. Ее держали сколько смогли, но через сутки поредевшие отряды вынуждено отступили за Которосль, прикрывая только Московский проспект, по которому в сторону столицы катились и катились волны спасавшихся бегством. Пятнадцатого числа уже мэр попытался сам выбраться в Москву на своей бронетехнике, – ему удалось добраться только до моста через реку, там его встретил шквальный огонь добровольцев. Сражение продолжалось около пяти часов, после наступила тишина – мэр давно был убит. Воюющие стороны прекратили стрелять, только когда до добровольцев сумели докричаться и сообщить о ликвидации причины. Внутренним войскам позволили уйти в сторону Москвы, однако, часть осталась в помощь отрядам самообороны, что было воспринято без удивления или ненависти: как только градоначальника убили, делить оказалось нечего.

А в городе ситуация накалялась с каждым часом. Горячая вода больше не поступала в дома, электричеством снабжалась лишь половина города и то на срок в шесть часов. Бегство достигло критических масштабов, уходили уже и пешком, бросая все; в пригородах начались грабежи и мародерство, в Ярославле люди пока еще сдерживались, или их сдерживали добровольцы, трудно сказать. Хаос еще не наступил на горло цивилизации, потому уход из города не сопровождался погромами и стрельбой. Возможно, только пока. Многие спешили оставить город, понимая, что это «пока» скорее всего, не продлится долго. До тех пор, покуда не уйдут сами добровольцы, чьи посты редели с каждым днем. В спасение Ярославля, кажется, не верили даже те, кто оставался, оставался несмотря ни на что.

Вечером шестнадцатого, когда граница снова отступила, сжимая кольцо, уже по Республиканскому проезду и Магистральной, до самой железной дороги и далее по реке, Валентин не выдержал, снова заговорил об отступлении. Мама, прежде не в силах воспринимать даже самую мысль о бегстве, уж сколько бегали, то на правый берег, то снова сюда, а теперь вообще непонятно, куда, зажала было уши, но услышав, что бои за последнюю ТЭЦ могут прекратиться в любую минуту из-за элементарной нехватки людей, патронов, да всего, чего угодно, сложила руки на коленях, а потом заплакала. Так и не подняв ладоней к лицу, плакала, опустив голову, не скрываясь. Наконец, произнесла:

– Ты думаешь, это все? – Валентин кивнул. – Но ты уверен, что действительно все?

– От города остались одни лохмотья, – мрачно ответил отец. – Я сам был на набережной утром … там сплошное поле боя. Мертвецы оказывается, хорошо плавают. Они выбираются на берег и идут в центр. Он почти свободен, – и резко замолчал. Почему умолк, ответила мать.

– Мы там познакомились, – тихо произнесла она. – Вот ведь как. А ты… почему ты туда пошел? – он не ответил, мама поняла и так.

Отец подсел к ней, некоторое время они молчали. Наконец, мама подняла голову:

– Бензина нам хватит? – тускло, безо всякого выражения, спросила она, голосом своим разом напомнив Валентину встреченного странника. Вот только когда он проходил к себе в подъезд, палатки уже не было, странник поспешил удалиться, ведь теперь уходили даже пешком, презрев опасность, уходили, взяв только самое необходимое: еды на несколько дней и патронов на сколько хватит. Остальное перестало играть роль. Брали разве что теплую одежду, стараясь захватить побольше – понимали, что она-то будет ходовым товаром, на нее возможно сменять лишний батон хлеба или банку консервов. Только натуральные вещи – синтетика осталась в прошлой жизни. И загруженные, медленно уходили из города, уже не бросая последние взгляды на удаляющиеся кварталы. Выходили на шоссе и молча вливались в колонну, медленно двигавшуюся в неизвестность. Не пугающую, не радующую, просто неизвестность, через которую следовало пройти, о том, что ждет их в Москве, да хотя бы на подступах к ней, о знаменитом «пятом кольце» старались не думать. Старались не подпускать ни веру, ни надежду, ни тревогу, выбросить все из головы и идти, пока идется, пока есть силы, пока ночь окончательно не завладеет этим миром.

– До Москвы всего двести пятьдесят километров, у меня полный бак и еще две канистры. Хватит за глаза, – она вздохнула. Отец обнял ее, и долго сидел молча, ожидая ответа.

– Тогда надо собираться, – наконец, произнесла мама. – Завтра с утра в путь. Я подберу, что взять, а ты, Валь, разогрей что-нибудь на ужин.

– Брать надо побольше теплых вещей и консервов, неизвестно, как мы проберемся… – отец предостерегающе поднял руку, он осекся. – Я проверю машину, чтобы все, как по маслу, а потом разогрею.

И спустился в гараж.

Ужинать сели в восемь. Молча ели вчерашние макароны, Валентин хозяйским взглядом осматривал кухню, планируя, что еще можно запихать в «Жигули» из того, что не сложили в прихожей. Завтра наутро надо будет выносить во двор, по возможности, незаметно. А то мало ли как могла измениться обстановка за прошедшую ночь. В прихожей от собранного стало тесно, перед тем, как лечь спать, Валентин еще раз обозрел чемоданы, коробки и сумки. Может, что-то еще понадобится в пути? Наконец, приняв валерьянку, лег спать. Заснул под звуки стрельбы, доносящиеся с юга, от парка; наверное, если б ее не было, он начал бы переживать. А так…