Осада

– Что случилось? – спросил отец, Валентин пожал плечами, выбрался из «семерки», посмотрел под колесо. Чертыхнулся.

– Сели. Надо помощь ждать. – отец ничего не сказал, выбрался следом. Пристально осмотрел севший на брюхо автомобиль, покачал головой.

– Тут машиной бы потянуть, а то вряд ли кто станет возиться. Да чтоб стащить, человек пять понадобится. А кто захочет – до Москвы еще пилить и пилить. Это если мы пеших найдем. Но по-любому, мы в невыгодном положении, сын, сам понимаешь.

Это было еще мягко сказано. Два часа спустя они пообедали и еще столько же молча ждали, выбравшись на обочину, прихода толпы, или проезда хоть какой-то машины. Тусклое промозглое сентябрьское солнце уже начинало клониться к закату, когда они увидели толпу, не позади, а впереди себя. Странно, она шла не по шоссе, а сворачивала на М-8 со стороны Сергиева Посада. Отец, не задумываясь, пошел к ним, криками пытаясь привлечь к себе внимание.

Первыми шли небольшие группки в большинстве своем состоящих из плотных, коренастых мужчин или молодцев лет двадцати – двадцати пяти, однако, ни один из них не выразил желание останавливаться хотя бы на минуту, хоть для того, чтобы выразить озабоченность, и уж тогда пойти дальше. За ними, на некотором отдалении, следовал народ пожиже, начали встречаться и женщины, опять же, большею частью молодые и крепкие, некоторые, будто защищаясь, вцеплялись в мужей или любовников, просто парней, с которыми шли бок о бок, чтобы только не расслышать слов помощи. Мама пробовала давить на жалость, но это было бессмысленно – от владельцев автомобиля к пешеходам. Ее сменил отец, затем Валентин, предлагавший уже деньги или продукты, или вещи, или проезд, кому как. Прошел час, полтора, но никто не остановился. Поток сперва поплотнел, затем снова начал редеть, перед ними прошло несколько тысяч человек, но ни один не остановился. Впрочем, один все же обратил внимание на мать: лишь чуть сбавив шаг, заметил просто:

– В Сергиевом Посаде мертвяков до кучи. Вам лучше поторопиться, – и не сказав больше ни слова, продолжил свое движение, смешавшись с остальными. Семью пробрала дрожь. Валентин попытался разыскать ответившего маме человека, но тот будто растворился меж людьми. Тогда он и начал предлагать все, что мог, вплоть до мест, но напуганные люди не слушали. Странно, они могли бы воспользоваться предложением поехать до Москвы, а не тащиться, но они боялись не успеть.

Еще через час поток кончился. И только тогда, по предзакатному шоссе со стороны Большого кольца показались людские тени, еще далеко, в нескольких километрах. Но прежде, нежданно разогнав толпу, проехал крытый «ЗИЛ», Валентин бросился перед ним, замахав руками, еле смог остановить. Грузовик, подпрыгивая на кочках выбитого гусеницами асфальта, останавливался очень неохотно, но наконец, притормозил и замер окончательно. Водитель не стал ставить на ручник, просто давил на тормоз, дожидаясь, пока запыхавшийся от волнения Валентин подбежит к нему.

– Чего еще? – спросил водитель, оглядываясь по сторонам, одна рука лежала на руле, другая придерживала пистолет.

– Наша легковушка, – он еле говорил, тяжело дыша, сердце заходилось. – Мы застряли тут. Вы ведь можете дернуть, пара минут всего, трос у нас есть. Посмотрите, – водитель недоверчиво оглянулся, он ехал по крайней правой полосе, где меньше было колдобин, па потому мог видеть, не вылезая, застрявшую прямо посреди шоссе «семерку». Видимо, он ожидал подвоха, какой-то неприятности, и недоверчиво косился в сторону машины, затем снова взглянул на Валентина. Тот распахнул куртку, доказывая свои незапятнанные намерения и отсутствие оружия. Посмотрел на напарника, сидевшего рядом, и хрупкую девицу, буквально зажатую меж двумя здоровыми мужиками.

– У меня народ сзади, – хмуро ответил водитель. Но напарник взглянул со своей стороны назад и кивнул.

– Можем попробовать.

Некоторое время меж ними проходила перепалка, помогать или нет, пока Тихоновецкий не заметил, что за это время они уже успели бы вытащить машину раз пять. Водитель кивнул, выпрыгнул на шоссе, достал свой трос и подцепил к крюку. Огляделся и взяв конец троса в руку, дал знак напарнику, чтобы он сдал назад. Девица тоже выскочила наружу, но ненадолго, едва машина проехала десяток метров задним ходом, она немедля заскочила обратно.

– Идиоты, кроты слепые! – вскрикнула она, высунувшись из окна, – Куда вы прете? Там же мертвяки одни!

Водитель оглянулся, и под взволнованную перебранку, доносившуюся из фургона, бросился назад, оставив трос, к кабине. Ошеломленный, Валентин машинально сделал пару шагов следом, «ЗИЛ» взревел мотором и помчался по дороге, дребезжа по асфальту тросом. Валентин еще пробежал немного, хотел кричать вслед, но горло перехватило. А когда обернулся, и вовсе замер на месте, закоченев.

И только рука механически полезла в карман куртки, вынула камеру и направила в сторону уходящего на север шоссе.

Передние еще пытались бежать, еще спасались от надвигавшейся толпы, медленно, неумолимо двигавшейся к Москве. Кто-то еще успел заглянуть в машину Тихоновецкого, зачем-то выдрать магнитолу, но на обратном пути, из недр салона, его уже поджидал укус, удивительно насколько быстро он подействовал, минута, и вор пал на асфальт, еще одна и поднялся, продолжая движение, не разлучаясь с магнитолой и после смерти.

Не задумываясь, что он делает, Валентин бросился к машине, странно, перед ним расступились не только живые, но и мертвые. Возле машины ни отца, ни матери не было, не было и на обочине, он попытался звать, голос сел, и лишь хрип вырвался из горла. Он бросился к краю шоссе, к одному, к другому – никаких следов, ничего, словно никогда и не было, словно он выехал один, и один спешил добраться до Москвы, второй раз пытался добраться, и второй же раз никак не мог этого сделать. Безумным взором Валентин оглядел окрестности, никого, уже никого, только мертвые, повсюду со всех сторон, только они одни. Медленно подходили к застывшему у придорожной канавы человеку с бешеным взором и работающей камерой мобильного, окружали, тот не сопротивлялся, наконец, долгожданный, да почти долгожданный укус, мгновенная тишина чувств и мыслей и вроде не то боль, не то страх, что-то трепетное пронеслось в затухающем сознании, что-то знакомое отозвалось в нем.

А затем мертвец, прежде носивший имя Валентин Тихоновецкий, поднялся, все так же прочно сжимая в руке мобильный телефон, к счастью не пострадавший при падении, и продолжил путь на Москву. Камера работала без перерыва еще полтора часа, а затем, пискнув отключилась. Странно, но именно тогда рука мертвеца разжалась, он выпустил камеру, та упала на траву, снова нисколько не пострадав; постояв подле нее с минуту, мертвец повернулся к потоку, вошел в него и продолжил свое бесконечное движение, направляясь к заветной цели, к Москве, путь до которой еще живым штурмовал дважды в этом году, дважды безрезультатно, и лишь теперь отбросив сомнения и страхи, что не сможет до нее дойти.

99.

Едва прибыв, утром четырнадцатого числа, Денис Андреевич немедленно созвал совещание Совбеза. Оставив себе всего часа полтора времени на подготовку: по прибытии в Шереметьево с ним случился нервный кризис, как реакция на все последние валом накатившие события, и роковой каплей стало то, что Екатеринбург отказал ему в пролете над своей территорией. Пришлось добираться обходными путями, по территории, не контролируемой диспетчерами Сибирской республики и лично местным князьком Ахметовым, в результате какого-то переворота пришедшего к власти как раз во время кружения президентского самолета над Владивостоком.

Слухи о катастрофической поездке президента распространились со скоростью несусветной. И хотя все агентства молчали, по Москве и особенно окрестностям прошел неприятный слушок о новых взаимоотношениях между президентом и премьером, дескать, последний решил, что Марков поигрался в президента и хватит. Так что ничего удивительного в последовавших следующим вечером прорывов «пятого кольца» столицы и переходе ее немыслимых десятков тысяч беженцев не было. Все это странно напоминало приход иудеев в Палестину из вавилонского плена, как раз на земли, занятые к тому времени, амаликитянами. Так что оставалось только ждать резкого, не всплеска даже, квантового скачка преступности. Даже пятьдесят тысяч армии и милиции вряд ли могли что-то противопоставить скученной, злой и голодной людской массе.