Осада

– А тут какая-никакая свобода.

– Тут я сам могу выбрать свою смерть, – глухо ответил он. И перевел разговор: – Помнишь ту девчонку, что со мной была? Она все в толк не могла взять, что же это я ее бросаю. Верно подумала, будто я кого-то тут нашел. Или не хотела хозяина лишиться, да натурально хозяина… – он помолчал и затем прибавил: – Она ведь тоже несвободна. Тоже ищет, к кому бы пристроиться. От одного ушла, ко мне пришла.

– Все мы на поводке ходим, – неожиданно заявил Михалев. – Просто у одного он длиннее, у другого короче, у кого длиннее, тому сложно понять меру своей несвободы. Но несвободы в любом случае. Да ведь что значит быть абсолютно свободным? – без дома, без семьи, без друзей, – перекати-поле. Ты к этому так стремился? Впрочем, ты перекати-поле и есть.

– Я просто хотел умереть сам. Выбрать свою смерть.

– Ты думаешь переиграть бога?

– Я ничего не думаю. Я уже выбрал.

– Полагаю господь еще ничего не решил.

– А ты, оказывается, стал верующим. Чем ты занимался, после того, как из ментовки ушел?

– Собой. С сентября в пожизненном отпуске. А до того мебель собирал.

– Спасибо, не гробы.

– Ну кому они сейчас, – оба засмеялись невеселой шутке и двинулись в сторону Скобелевской, обратно к СИЗО. – А ты оттуда?

– Все ты про меня знаешь.

– Да нет, просто подумал, раз тут оказался, значит…

Мимо прогромыхали БМП, заглушив последние слова Михалева. Толпа спешила втиснуться во все еще отворенное окно, впрочем, на сей раз народу было столь много, что его не закрывали часов шесть. За это время оба успели добраться до СИЗО и расквартировавшись на новых местах, лицезреть последних уходящих в окно. В изоляторе стало пустынно, кажется, вовсе никого не осталось. Бросив вещи, оба снова вышли на улицу, разглядывая стихший анклав.

Бутово разом превратилось из перенаселенного подмосковного поселка, захлестываемого беженцами, в пустыню, словно по ней мор прошел. Ор и вопли утихли, на опустевшие здания навалилась ватная, тупая тишь. Дома стали черными, света не было нигде; действительно, на сей раз решили уйти все. Хотя верилось в это с трудом.

Тетерев огляделся по сторонам. Еще совсем недавно, несколько часов назад, Бутово кипело, точно позабытый на огне котелок. Кого тут только не было, из каких только мест, казалось, в этом поселке суждено собраться всем возможным личностям, самых разных наций и слоев разноликой цивилизации, спешащий на свой «Титаник». Палаточные городки, прежде занимавшие каждый свободный пятачок земли, исчезли, оставив после себя лишь зловоние да груды мусора. Дома опустели, распахнутые настежь двери и окна говорили о спешности бегства, и о том, что никто не придет назад.

Еще утром в поселок входили беженцы, пытались обустроиться, прекрасно понимая, что все это временно, в любом случае, что бы ни произошло. Еще утром они искали себе пристанище не зная, на какой срок задержатся тут, прежде чем попадут в свой долгожданный «Титаник». Они не спорили, не ссорились, большею частью лишь ожидая у блокпостов или пытаясь преодолеть «пятое кольцо» своими способами, подкопами или нахрапом, наездом. Они бродили по улицам, гадили в подворотнях, спорили и ругались в очередях за хлебом и водой; местные, казалось, уже привыкли к неизбежности их появления и смирились с их все возраставшим количеством, коему казалось, конца не будет. Но когда ворота открылись, оказались вскрыты, в нынешний, последний раз, уйти решили все. Местные и прежде уходили с беженцами, но всегда мало, а иногда и вовсе возвращались назад, словно еще надеялись на что-то. Сейчас же этим надеждам, всем надеждам разом, внезапно пришел конец. Были ли причиной слухи о волне зомби, движущейся с Орла или о бегстве армии, или о неудаче под Подольском, а может, все это в кошмарной своей совокупности, но вся человеческая масса, скопившаяся тут, внезапно пришла в движение, точно заранее подготовившись именно к этому дню. Остались единицы, те, кто хотел показать себя, те, кому некуда и незачем было уходить. Кому, не столь важно стало место своей гибели или кто действительно, как он, хотел выбрать место и время своей смерти.

И Тетерев в нетерпении, уже явственном, вглядывался в пустое шоссе, ожидая прибытия. Как ни странно, оно запаздывало. Сгустилась темень, на улицах ни зги, хоть глаза выколи. И непроницаемая тишь. Вдвоем они долго, до самой ночи, бродили по поселку, сжимая пока что бесполезное оружие. Наткнулись на санитаров, спешно бросавших найденные трупы в грузовик и увозившие куда-то в сторону города, на мародеров, решивших остаться, несмотря ни на что, благо, их никто не трогал. На милицию, прочесывающую в полной экипировке окраины Южного Бутова, непонятно, кого или что ищущую: не то мертвых, не то живых, не то тоже решившую прибрать остатки былой роскоши в свои загребущие ручки. Никто не обращал на Михалева и его бывшего подследственного никакого внимания, старались не обращать внимания на окружающих и они.

Уже собираясь обратно в СИЗО, они встретили одинокого мертвеца медленно вышедшего из дома, повертевшего головой по сторонам, он не приглядывался, а скорее прислушивался к своему внутреннему голосу, внезапно обретенному. И затем побредшего в сторону области, противу всех правил. Тетерев немедля вскинул пистолет, и столь же стремительно убрал его, будто тренировался. Михалев взглянул на него:

– Темно?

– Нет. В спину не стреляю. Тем более, он один. Вот будет масса.

– Будет. Пока пошли спать.

Массы же все не было. Странно, настало уже утро, а зомби не появлялись. Оба вслушивались в безмолвную ночь, но не услышали ни звука. И только под конец изматывающей ночи: оба едва смогли сомкнуть глаза, – им явственно послышался чей-то голос. Они вышли в коридор, пробрались на лестницу, к разбитому стеклу, выходящему на Варшавское шоссе, – не дождавшись восхода солнца, кто-то выбросился с крыши дома, не выдержав испытания ожиданием. Оба вздрогнули и посмотрели друг на друга.

– Если мертвяки не поторопятся, мы оба кончим так же, – издав нервный смешок, произнес Тетерев.

– Не знаю, как ты, а я готов подождать. Мне торопиться некуда.

– Не думаю, что долго протянешь. Куда они могли подеваться?

– А говорил, что сам выберешь свою смерть, – Михалев вздрогнул, в этот момент мимо проехала милицейская легковушка. Как-то непривычно видеть ее в заброшенном поселке.

– Я выбрал. Не знал только, что ее ждать придется так долго.

– Быстро только кролики плодятся.

– Знаю, но… – и замолчал на полуслове. Михалев ничего не ответил, закурил, они, не сговариваясь, повернулись, отправившись завтракать скудным своим пайком, приготовленным на тот непредвиденный случай, что как раз и произошел с ними.

Изматывающее ожидание дня постепенно сгустилось в новую непроглядную ночь. Ватную, беззвучную. Сил выносить этот кошмар почти не осталось, как странно, заметил Тетерев, им дарована была отсрочка, когда оба уже подготовились и решительно выступили на встречу с безглазой. Но старуха с косой обошла их стороною, не желая иметь дела с обоими, и оттого затянувшееся ожидание этого свидания превращалось в китайскую пытку.

– Такой расклад я видел только в одном американском фильме, – нервно облизывая губы, произнес Тетерев. – Там известная актриса, забыл фамилию, все никак не могла умереть, а когда она начала надеяться на помилование, ее и положили под батарею шприцев.

– Лучше пойдем прогуляемся, может, что и нагуляем, – вместо ответа предложил Михалев. Тетерев кивнул в знак согласия, оба поднялись и вышли в безмолвную пустоту поселка.

Когда они выходили со Скобелевской к легкому метро, до них, сквозь закладывающий уши морок, донесся истошный женский крик:

– Спасите! Милиция!

Оба перевели дыхание. Враз отлегло. Тетерев вгляделся в темноту, достал пистолет и уже им указал направление. Михалев молча кивнул, извлекая из куртки тяжелый Стечкин, хмуро пробормотал:

– Ну раз милиция, то нам с ней и разбираться. Не видишь, сколько их?

– Кажется, четверо. Странно, но все в форме.