Осада

– Это профессиональное. Видишь ли какая штука вырисовывается, судя по всему им, ну не знаю, гэбистам, ментам, нужно от нас что-то, чего они сами еще не понимают. И это как-то связано со случившимся на кладбищах. У меня есть подозрение, что не только в Ярославле такая штука происходит, а значит, дело рассыпается. Ты-то сам что на этот счет думаешь?

Стас пожал плечами.

– Да ничего. У меня до сих пор голова от вопросов гудит. Хорошо ли я знаю Адамидзе, имел ли контакты, когда, где, почему. Да, самое интересное, начали с того, почему это я поперся на кладбище работать.

– Да, в самом деле, почему?

Стас помялся немного, не зная даже, как лучше сказать. И что лучше сказать человеку, с которым он разговаривал второй раз в жизни. Вернее первый – вот так, по душам.

– Из-за девушки. Наверное, глупо звучит, но… она здесь. Ну, ты понимаешь, о чем я. Словом, я как узнал, что есть вакансия, сразу и подрядился. Кем, не имело значения.

Тихоновецкий разом оборвал себя и молча глядел в сторону железной двери с углублением глазка. В камере стояла тишина со двора, куда выходило окно, так же не доносилось ни звука. Город уже спал. И только они, превознемогая сон, еще беседовали друг с другом.

– Главное, быть поближе. Просто быть, ухаживать, подметать, смотреть, чтоб не забросили чего. Ну знаешь, как это часто бывает у дворников – на пустующую могилу непременно наваливается всякий мусор.

– Давно она? – спросил Тихоновецкий.

– Два года как.

– Мои соболезнования.

– Спасибо. Хотя… знаешь, я как-то привык к ней… такой. Не знаю, зачем я это все говорю. Если спросишь, как мне сейчас, скажу, что хорошо. Вот так вот. Наверное, это заболевание, Фрейд чего-нибудь по этому поводу наверняка написал.

– Не думаю. Да что говорить, все мы немного того… по Фрейду. Вот я, к примеру, не доверяю часам мобильного телефона, хотя они показывают абсолютно точное время, поэтому и ношу обычные. Наверное, потому и не доверяю, что кварцевые бегут вперед и их можно отвести назад, подставить.

Стас кивнул.

– Понимаю. А сколько сейчас?

– Без пяти два. Сутки на ногах, а спать почему-то не хочется. А ты как, может я надоел своей трепотней.

– Нет, напротив. Я тоже не хочу спать, – хотя он откровенно клевал носом, несмотря на дикую жару КПЗ. – Лучше поговорить.

– Да лучше. Особенно тут. О чем тебя еще гэбист спрашивал кроме кладбища? Старое вспоминал?

– Ты будто готовишь статью.

Тихоновецкий улыбнулся.

– Я же журналист. Привык уже. Прости, если задаю дурацкие вопросы.

– Да нет, нормально. Интересовался здоровьем даже. Они вообще поначалу очень приветливые, а потом, как начнут трясти – уже не остановишь никакими судьбами … – по телу пробежала предательская дрожь. Стас остановился, несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь.

Теперь  к старым кошмарам добавилось беспокойство за мать. Как там она сейчас? Ведь тоже не спит, звонит в милицию, в больницы, по знакомым. После того суда у них много было знакомых, жаждущих оказать посильную помощь – да что-то дальше этой показной жажды не заходивших. Особенно их много появилось уже после процесса. Наверное, сейчас они и забыли о деле Белоконя. А вот теперь им некстати напомнили. И что дальше – бросали трубку, бормотали извинения, соглашались и снова залезали в теплую постель, чтобы напрочь выкинуть ночной звонок из головы?

– А когда прибыл сюда, хоть что-то спрашивали?

– Нет. В том-то и дело, что нет. Просто посадили в камеру, сержант,  вообще как истукан. Вытряхнул все из карманов, довел, запер и все. Ах, да на прощание велел ждать. Можно подумать, что другое остается.

– Просто Кафка какой-то.  Жаль, здесь лампочка не выключается.

Некоторое время они молчали. Было слышно, как на улице промчалась машина, и отъехав от отделения до самого конца улицы, неожиданно включила сирену. Оба непроизвольно вздрогнули.

– Меня вот так с помпой брали. Две машины в засаде ожидали, – вспомнил Стас, снова пытаясь унять дрожь.

– Меня проще. На митинге стукнули по голове дубинкой – пришел в себя в автозаке. Отказался подписать заявление, что мол претензий не имею, а морду разбили на улице – еще раз по голове. Очнулся в общей камере. Правда, всегда довольно быстро отпускали. Типа, разбирались, что пресса.

– Это помогает.

– Иногда напротив. Если всегда будешь разоблачать и изобличать – просто надоешь. Мне кажется, некоторые газеты только потому и держатся, что изобличают и разоблачают постоянно. Вот та же «Новая» – тираж у нее никакой, а злобы выше крыши. Кто ее читает, не знаю. Но не закрывают, думается, по одной простой причине – слишком уж наглая и… подлая, что ли. И заодно олицетворяет всю оставшуюся оппозицию. Честно, я беседовал с несколькими ребятами оттуда – вроде ничего, но почитаешь, что пишут… точно не в себе. Может, на индейском кладбище редакцию построили?

Стас улыбнулся против воли. Где-то невдалеке открылась дверь. Быстрые шаги по лестнице в их подвал, все ближе, ближе. Оба, не сговариваясь, стали медленно подниматься с места.

В замке повернулся ключ, дверь медленно отворилась. Некто безликий произнес из темноты коридора:

– Тихоновецкий – на выход.

Вздох облегчения; вздох разочарования.

– Держись, – произнес Валентин. – Я все помню.

Он похлопал себя по карману цветастой рубашки – там лежал листок с номером телефона матери Стаса.

– Давай, поторапливайся.

– Совсем на выход?

– Совсем, – хмуро ответил невидимый. Дверь бухнула, закрываясь. Снова повернулся ключ, отрезая Стаса. Его проблемы, его горести, его тревоги и надежды оставляя ему одному.

Тихоновецкого провели коридором к выходу. Разом повеяло прохладой, Валентин даже вздрогнул от ветерка, донесшегося из распахнутой двери и проникшего под рубашку, пропитавшуюся потом. Будто на улице не тридцать. Дежурный выдал ему телефон, память с видеосъемкой кладбища, была вытерта подчистую.

– Со вторым что делать? – спросил, наконец, молодой сержант. – Мне указание всех подозреваемых выпустить.

– Он не подозреваемый, – ответил дежурный, ожидая, когда Валентин распишется в гроссбухе. – На него жалоба поступила от Велесова. При задержании оказывал сопротивление…. А вам, молодой человек, здесь больше делать нечего. Давайте, давайте, – оба поднажали и выпихнули Тихоновецкого на улицу.

Велесов, знакомая фамилия. Валентин покопался в памяти, не нашел, достав мобильник, вгрызся в Интернет. Ах, ну конечно, это тот самый капитан, которому дали два года условно по делу Станислава Белоконя. За избиения. Значит, он снова работает тут. Очень хорошо.

Он сделал звонок в редакцию. Василий Перебейнос, модератор сетевого выпуска «Ярославского вестника», сонно буркнул что-то в трубку.

– Слышь, Вась, у меня бомба.

– Утром бомбить будешь. Лично главному в глазки. Нас одна зараза сверху хакнула, все твое по кладбищу потерли, сколько я не выставлял.

– Но сейчас речь не обо мне. О Станиславе Белоконе, если не помнишь, наша газета его три года назад защищала от милицейского произвола. Его избили до больницы и потом не давали врачам работать. Пост установили, а избившему капитану Велесову Степану Аркадьевичу дали два года условно. Так он не успокоился. И вот сегодня снова отправил Белоконя за решетку. Я с ним сидел, меня только выпустили, его нет, капитан жалобу состряпал о побоях при профилактическом задержании. Ну как тебе?

Модератор помедлил.

– Если без твоей подписи, то пойдет.

– Плевать на подпись. Я сейчас накропаю, и пошлю.

Тихоновецкий вышел на проспект, ловить такси. Город спал сном праведника, только через полчаса ему удалось остановить потрепанный «Жигуль». За это время он успел позвонить матери Стаса, обстоятельно передать все, что ему было известно, и как умел, успокоить.

В «Жигулях» ему позвонили из клуба. Сам хозяин. Валентин дернулся, но деваться было некуда.

– Считай, повезло, – произнес владелец. – На нас менты местные наехали, у кого-то из клубившихся наркоту нашли. Грозятся закрыть.