Осада

11.

Дверь камеры открылась, внутрь впихнули нового подозреваемого. Белобрысый, с выгоревшими на солнце волосами, молодой человек лет двадцати пяти, в цветастой рубашке-поло, белых в тонкую бежевую полоску брюках, немного попачканных землей и светлых кожаных мокасинах на босу ногу. В серой камере, с темным кафелем пола и потолком в рыжих потеках он казался совершенно неуместным явлением. Стас пристально посмотрел на него. И получил столь же пристальный взгляд в ответ.

Сколько они молчали, играя в гляделки – трудно сказать. Вошедший выиграл, Стас вынужден был отвести взгляд. И едва только отвел, прибывший представился:

– Валентин Тихоновецкий, корреспондент газеты «Ярославский вестник», до выяснения. А… вы Станислав Белоконь, я прав?

– Откуда вы меня знаете?

– Меня вы не помните? Три года назад я брал у вас интервью. Вы тогда еще состояли в движении против нелегальной эмиграции. Были активистом.

– Вас сюда специально ради этого прислали?

Молодой человек усмехнулся.

– Считаете меня подсадной уткой? Да бросьте, Стас, давайте серьезно. Кстати, перейдем на «ты», помните, такое здесь правило.

Стас пожал плечами. В самом деле, в местах заключения, даже пускай это будет изолятор временного содержания, по-старому, КПЗ, все обращаются друг к другу на «ты». Вне зависимости от прежнего звания и места работы. Такая уравниловка – но только до той поры, пока человеку не определилось место в новой жизни.

Интересно, как этот журналист поведет себя, доведись ему и вправду попасть в СИЗО? Повадки он знает, но вот что случится на самом деле с ним в первый раз, когда его лично назовут «пряником» и дадут погоняло?

– Знаете, я ведь действительно, в определенном смысле, по вашей милости здесь. Только несколько иначе, чем вы представляете…. Да, так мы на «ты», я забыл. Ну и парилка же тут, – он вытер мгновенно вспотевший лоб воротом рубашки. Стас искоса смотрел на журналиста. Он уже успел притерпеться к той невыносимой жаре и духоте, что была в камере.

– Ты ведь работаешь на кладбище, – продолжил терзать вопросами Тихоновецкий. Стас не ответил, но Валентин не отступал. – Вчера вечером я отправился лепить репортаж об открытии одного клуба, «джинса», если честно. В смысле, проплаченная статья. Я распинаюсь о достоинствах, а мне за это двести евро в карман. Мероприятие затянулось, честно признаюсь, к выпуску номера я опоздал. Хозяин узнал и немедля выпер. Обратно дорога шла через кладбище…

– Может, хватит трепать? Скажи еще, без машины приперся.

Тихоновецкий пожал плечами.

– Да, без машины, моей «семеркой» только у клубов сверкать. Не баварская же. Короче, иду, а с кладбища мужик выбегает, пьянющий, и ко мне. Говорит, будто начали взрывать что на кладбище. Я от него отмахивался, но без толку. И тут сам взрывы услышал. Глухие такие, будто… петарды вдалеке бухают. Как на Новый год.

– И что нашел?

– Ты там еще не был?

– Откуда, только собирался. Меня за шкирку утром взяли и вот до сих пор торчу. Матери бы как сказать, что я здесь. А то она опять по моргам.

Его собеседник посуровел лицом. Очень профессионально изменилось выражение его физиономии – Стас моргнуть не успел, а на лице у Тихоновецкого отобразилось почтительное сочувствие.

– Да, эти сволочи, что угодно могут…. Ладно, у них тут небось, повсюду жучки понатыканы. Если меня выпустят, я позвоню, телефон только скажи, мобильник, у меня отобрали.

Стас продиктовал. Журналист положил вырванный из записной книжки листок в нагрудный карман цветастой гавайской рубашки, враз прилипшей к телу. Стас только теперь сообразил, почему на Тихоновецком такой нелепый наряд – своеобразный пропуск в тот мир, где он должен был заработать на статью.

– Как только отпустят, звякну. Фу, ну и духота, как тут дышать вообще можно… Да, продолжу. Со сторожем я зашел на кладбище и действительно обнаружил несколько вскрытых могил. Так, точно их взрывали. В темноте не разобрать особо, но я снял на мобильный, а тут этому алкашу позвонил собутыльник с другого кладбища, так что я схватил такси и помчался туда. Там тоже самое. Я немедленно в редакцию. У нас как принято – статья, раз уж номер ушел, выкладывается в Интернете. Так что я буквально на коленках настрочил, присовокупил фото, выложил. Затем решил связаться с теми, кто еще мог знать о происшедшем, вытащил из постели директора, сперва одного, потом другого, потом решил добраться до работников, первым мне на глаза попался ты… но тут статью хакнули, а пока я разбирался, что да как, за мной пришли. Просто как в восьмом, когда меня у твоей постели повязали.

Стас кивнул, смутно припоминая. К нему тогда много кого приходило. Большей частью милицейские чины, следователи, да еще знакомые – и его девушка, конечно. Журналистов несколько действительно брали интервью, потом приходили извиняться. Дескать, прости, друг, отказ вышел. Статья не пошла в печать. Больно серьезные ребята против тебя стоят. Они приходили, даже когда мать была возле него, говорили не стесняясь. Может быть, и вот этот говорил тоже. Доводя мать до бессильных слез.

Это уже после процесса местная пресса неделю носила его на руках. Победитель милицейского произвола – и тут же: милиция очистилась от оборотней. Как будто тот капитан куда-то делся. Нет, он даже пришел за ним на этот раз. Прекрасно зная, чего будет стоить и ему и особенно его матери его визит. Наверное, только так и мог отомстить за прошлое унижение.

– Слушай, а тебя за что менты загребли? За прошлое?

Стас скрежетнул зубами.

– Вроде того. Только сперва гэбист тряс. Спрашивал какую-то чушь несусветную…. Прикинь, ко мне приперся тот капитан, что в кутузке мне печень отбивал – дескать, пройдемте, поговорить надо. Маскарад устроил, жилы решил потянуть еще раз.  А потом выяснилось, что это он не для себя, сука, старается. Для гэбиста. Тот уже в машине сидел, папочкой тряс.

– О чем спрашивал?

– Про какую-то грузинскую мафию – у нас на кладбище одно время директором Адамидзе был. Еще до меня. Решили, что вандализм устроили именно черные, дескать, за отъем территорий отомстить.

– Бред, действительно.

– А меня на полном серьезе трясли. Вот только недавно отпустили. Весь день допрашивали, крошки хлеба не дали. Потом сюда перевезли и оставили.

– А где допрашивали?

– В УФСБ по области. Не знаю, что за здание, где-то на окраине. Недалеко отсюда. Да, – хмыкнул он, – и от кладбища моего тоже.

Тихоновецкий живо потер ладони.

– Отличная статья выйдет. В печать не пойдет, сразу скажу, но вот в сети постараюсь выложить.

– Только они, сволочи, могут удерживать любого до трех суток без предъявления обвинения….

– Э, батенька, – возразил Тихоновецкий, – это ментура. А ты нарвался на что посерьезнее. Кстати, не совсем понятно, чего тебя в КПЗ перевезли, может, все их тайные тюрьмы переполнены.

Стас попытался засмеяться. Не получилось. Шутка слишком уж походила на правду.

– Так что, – продолжил журналист, – держать они по закону об экстремизме, а видимо, именно это тебе и шьют, могут до трех месяцев. Понимаю, новость не из приятных, но и меня сюда притащили по тому же вопросу. Сперва менты трясли по поводу кладбища. А потом уже гэбня понаехала. Эти уже про тебя вспомнили. Тоже собирались отпустить, но кто-то наверху отмашки не дал.  Так что я у них торчу покуда не решится вопрос. Вроде и отпустить надо, и вроде отпустишь, а он, борзописец, начнет строчить. Слушай, наверное, наверное, они меня к тебе посадили не случайно. Если верно предположение, что тут жучков понатыкано, тогда мы должны о чем-то в разговоре  обмолвиться очень, для них, важном. Правда, я не знаю,  о чем.

Стас несколько недоуменно посмотрел на журналиста.

– Ты хочешь с ними сотрудничать?

– Я хочу понять, почему мы здесь торчим, как два графа Монтекристо.

– Очень романтично, – буркнул Стас.