Страница 50 из 65
В баню первым делом потянулась. В моечный зал долго входила. Уже голова ее вся вымытая, распаренная, на улицу выходит, а внутри еще раздеваются. Пространщики в панике по бане бегают. Сначала шаек не хватило, потом и воды не стало, вся кончилась. Вылез хвост из бани весь намыленный, ругается на чем свет.
Есть захотела Сонипраскубинимахинияха. По всем магазинам прошлась, все скупила и съела. Даже соль и спички.
— Война, что ли?
— Это все Сонипраскубинимахинияха.
— И откуда она взялась!
— Знаем, знаем, какая сонипраскубини… тьфу, не выговоришь!
Опустел город. Все жители по домам сидят, дуются. Скучно Сонипраскубинимахинияхе одной ползать.
Смотрит, а из переулка Барбузомоножринамамуния ползет. Обрадовались друг другу ужасно. Бросились навстречу, даже перепутались сначала: какая-то Сонибарбузопраскубинимамуния получилась.
Услышал правитель Ой гул и топот шагов. Увидел их в окна дворца. Испугался Ой, что — демонстрация, что — революция, что права человека, наконец. И послал на площадь войска и танки.
Мгновенно рассыпались Сонипраскубинимахинияха и Барбузомоножринамамуния по буковкам. И каждая буковка в механизм танка, в голову солдата закатилась. И все там испортила. Сломалась армия.
Совсем испугался Ой и убежал, может быть, в Америку. Жители, правда, этого не заметили. Как и всюду, они были заведены только на свое.
А С. и Б. собрались снова и пошли из города. Как им оставаться, где Тах, Бах, Трах — такие имена, все заведены, и все спешат, будто вот-вот завод кончится.
Растянулись Сонипраскубинимахинияха и Барбузомоножринамамуния по зеленым холмам, уходящим вдаль под голубым небом, подернутым дымкой. Идут с холма на холм, беседуют между собой. Только гул слышен, будто большая гроза уходит.
ЛИОНЕЛЬ В ОЧКАХ
Нашел дождевой червь осколок бутылочного стекла и приполз в Университет прямо в аудиторию.
— Что это, — спрашивают, — за длинный скользкий парень?
— Я Лионель в очках.
— Забавный! — смеются.
Однако профессору не понравилось.
— Что за глупый смех! Посторонних прошу покинуть аудиторию.
Не растерялся Лионель, рядом студентка яблоко перед собой выложила, он и заполз в яблоко соседки. «Пардон», — говорит. Всю лекцию внутри яблока просидел, науку грыз.
Так весь курс украдкой прослушал. У студентов всегда что-нибудь найдется: груша, апельсин или персики. Ученый стал, толстый — настоящий доцент.
Однажды так осмелел, что выполз на кафедру и стал рассказывать от Адама.
— Кто это? — спрашивают.
— Новый профессор, Лионель в очках.
— А что он читает? Какой курс?
— О кишечнополостном тракте червей и влиянии ядохимикатов на эволюцию.
Или дискуссию затеет на тему «ЗМЕИ — НАШИ ПРЕДКИ». Популярным стал, ректором выбрали. А что? Ректор как ректор: лысый и в очках. Обязательно у него румяное яблоко на столе.
Только смотрит ректор: в университетском саду непорядок, яблони обломаны, яблоки оборваны.
— Сейчас же мне садовника.
Догадались студенты в момент — это насчет яблок. Недовольство пошло, покатилось по коридорам, по корпусам.
Пришел садовник, долго в вестибюле ноги вытирал. Вошел в кабинет, а там за массивным столом ректор очками поблескивает. Сердится.
— Яблоки с веток не рвать, студентов из сада гнать.
Не сразу разглядел от смущения садовник, а тут ахнул. Выбежал из кабинета. Окружили его студенты.
— Ну что? Ну как? Будем протест насчет наших яблок подавать?
— Бастовать надо.
— Какой протест! Какая забастовка! — кричит садовник, — когда у вас дождевой червь ректором! Что я, червяков не видел?
— Где червяк? Почему червяк?
Поднялись тут неразбериха, крик, бунт. Ворвались студенты в кабинет ректора. Испугался Лионель, свалился с кресла, пополз к окну. Хрустнуло стекло, раздавили Лионеля в суматохе стоптанной кроссовкой. И не заметили.
Наутро был назначен новый ректор, бывший проректор. Яблоки рвать студентам он разрешил. Должны же оставаться какие-то студенческие вольности.
ГУГА УПРУГИЙ
Гоняли Гугу головастики и пиявки по всему пруду, надоело это Гуге.
Выкатился из тины на бережок. По лужку покатился, мокрый след в траве, от детского визга подальше.
Лежит Гуга на солнышке, греется, свой полумохнатый животик почесывает. А рядом дачи правительственные. За заборами теннисные корты. Там — стук да стук, шлеп да шлеп.
Вылетел из-за забора теннисный мячик и в пруд шлепнулся. Облепили его пиявки, запищали, на дно утянули. Выбежал из калитки немолодой человек в белых шортах, подхватил Гугу под животик, подбросил. И не успел тот опомниться, ракеткой назад через ограду послал.
Летает Гуга над правительственной сеткой туда-сюда, туда-сюда. «Играть не умеют, — думает, — фу-ты ну-ты, кроссовки „Адидас“, мячи из банок сами выскакивают — одна видимость!» Тут кто-то дал свечу, и закатился Гуга в раздевалку.
Вышел из раздевалки Гуга в белой майке и шортах. Такой круглый, уверенный, все сразу подумали: новый тренер.
Прыгает новый тренер по площадке, всех учит, фору дает, усталости не знает.
Стараются неумехи, потеют, все равно не получается. Как ударит пожилой сановник — да не по мячу, по тренеру. И полетел Гуга высоко-высоко, в окно министерства влетел, в кабинет закатился.
А там все круглые — из кабинета в кабинет катаются, бумагами шелестят, дела важные решают и никому невдомек, что все это — мячи теннисные. Дать бы им ракеткой под зад…
Теперь Гуга на правительственной даче отдыхает у бассейна в шезлонге, полумохнатый животик почесывает и вздыхает. Вспоминает, верно, как в тине пиявки и головастики по всему пруду его гоняли.
ЖУЖУКИНЫ ДЕТИ
Не из-под зеленого листочка Жужука вылез, из-под отросшего ногтя большого пальца ноги покойника, которого похоронили две недели тому назад. Просунулся Жужука в щель небрежно сколоченного гроба, протерся между комьями липкой глины, выбрался на поверхность. И стоит такой крепкий, цельный, будто сплошь хитином покрытый, низколобый, с выступающей вперед челюстью. Что хочешь перегрызет.
Устроился на первое время в ДОК пилорамой работать. Запускает справа бревна между челюстями, а слева они уже разрезанные на доски выскакивают. Только гора опилок растет, сперва до пояса, потом уж бригада лопатами отгребает.
Однако через некоторое время уволился. «В ушах звенит, не могу», — объявил он недоумевающему мастеру.
Причина была другая. Женился Жужука. Жена попалась красивая, тощая, злая, как шило, а теща просто пила зубастая. Пробовала она Жужуку поначалу пилить, да такой он твердый и гладкий оказался, все стальные коронки у нее изо рта повыскакивали. Тут уж сам Жужука за нее взялся, настрогал из нее табуреток. Из одной тещи целых три табуретки вышли.
Конечно, соседи внимание обратили. Куда старая женщина подевалась? Уехала. Куда уехала? Пришли из милиции. Два милиционера и следователь. Сидят на табуретках. Все трое такие весомые, теща под ними только поскрипывает. Ни с чем ушли.
Тут, времени не теряя, стали Жужука с женой пилить, строгать и сверлить. Жужука детей делает, а жена им глазки, носик, ротик и ушки просверливает. Целая армия получилась.
Подросли дети с той поры. И теперь куда ни посмотришь: на улице по двое, по трое квадратные с плоскими затылками, деревянными кулаками и одеты по-модному: пиджак — трапецией, брюки — мешком. В «мерседесе» — такие же сидят. В ресторане они же гуляют. Из пистолетов друг в друга пуляют — всё жужукины дети. И не кровь из них течет, а морковный сок.
ЕВРАЗИЙ
Любил Евразий забраться на мачту какого-нибудь посольства и развеваться там на ветру.
— Это флаг какой страны? — спрашивали друг друга прохожие.