Берегите солнце

— Так я и знал! Именно в такой момент и должен подойти состав! воскликнул Оленин. — Надо же…

От паровоза тотчас прибежал машинист, невысокий, шустрый человек в шапке с торчащими в стороны наушниками, в коротком пиджаке, перепоясанном ремнем, в белых валенках с калошами, на боку — кобура с наганом. Он еще издали закричал всем, кто находился на путях:

— Что же это вы делаете? Очистить пути! Немедленно!

— Не кричи, — сказал ему Оленин. — Без тебя тошно.

— А мне не тошно? — Машинист сразу определил, что Оленин старший начальник, и, наскакивая на него, закричал еще громче и визгливей. — Ты знаешь, с чем я иду? Знаешь? С грузом. Самым ценным для обороны Тулы. Оружие везу, продовольствие. Да!.. Я обязан доставить его в самом срочном порядке. А вы меня задерживаете! Вас за такие дела по головке не погладят. За такие дела военный суд положен! Немедленный!

Оленин круто обернулся к нему.

— Пошел ты… знаешь куда! Не крутись под ногами, как волчок. Не мешай! А мы с чем едем? С мешками картошки, что ли? Уходи отсюда! — Он сказал это с такой решимостью и злостью, что машинист поперхнулся и отступил.

— Чего ты на меня окрысился? — уже тише и примирительней проговорил он. — Я же не за свое страдаю…

— А я за чье?

Машинист огляделся — в темноте различил танки справа, один танк, под откосом, слева, — и присвистнул озабоченно.

— Так мы можем простоять до утра… — Ветер рвал с него шапку, он придерживал ее обеими руками. — Утро настанет — самолеты могут заприметить состав и расшибут его вдребезги. Эх!..

— Не расшибут, — сказал Оленин. — Через полчаса тронешься. Время — еще полночи нет. Успеешь.

Свалившийся танк зацепили тремя тросами. Оленин крикнул собравшимся на полотне людям:

— Отойдите! Может лопнуть трос. — Он взмахнул рукой, подавая команду.

Машины мощно взревели, тросы натянулись туго, до звона, как струны. Танк из-под кручи медленно пополз вверх, гусеницы его вспахивали мерзлую насыпь. Вскоре показался над полотном высоко вскинутый зад машины; еще полметра, и танк опрокинулся всей своей тяжестью на пути. Теперь он сам чуть подался назад, ослабляя тросы. Их отцепили, и танк, загребая одной стороной гусениц, развернулся, чтобы двинуться к мосту. Командир бригады пригрозил лейтенанту Лаптеву:

— Еще раз упадешь — несдобровать тебе! — И тут же развеселился: вся эта история осталась уже позади, — хлопнул лейтенанта по плечу. — Давай кати!..

Метель утихла. Студеный ветер раскидал тучи, по черному небу щедро рассыпались звезды, крупные и спелые, и на какой-то момент ночь показалась мне мирной и празднично прекрасной.

Но вот ниже звезд повисли два осветительных снаряда, они загасили живое мерцание звезд, залили все вокруг мертвенным, тревожным сиянием. В темной вышине ходили вражеские самолеты. Торопливо, захлебисто, обгоняя друг друга, били зенитки, сплошным кольцом обложившие мост. Но самолеты все же изредка прорывались и бросали бомбы. Одна из них, разрубая темноту, упала в реку, взорвалась с глухим всплеском, и до нас долетело крошево льда и холодные брызги воды.

Машинист паровоза отчаянно крикнул — он сознался потом, что вел состав к фронту впервые и впервые встретился с бомбежкой.

— Видишь, теперь видишь! — Верткий, он наскакивал на Оленина и кричал: — Разнесут эшелон, с чем приеду в Тулу? Черт бы тебя взял с твоими танками! Куда тебя понесло!..

Командир бригады не слушал его. Он следил, как выползали на насыпь машины, разворачивались и уходили в темноту моста. Машинист сплюнул в сердцах, выругался и потрусил к паровозу.

Я не стал дожидаться, когда переправятся все танки, спустился с насыпи и полез по снегу, выбираясь на дорогу. За мной шумно валили бойцы, которые выравнивали въезд для танкистов. Через некоторое время автоколонна тронулась и по деревянному мосту перешла на правый берег Оки.

3

К рассвету мы достигли переднего края обороны Тридцать восьмой стрелковой дивизии. Выбиваясь из последних сил, она вела тяжелые бои с превосходящими силами врага. Морозный, как бы разреженный воздух полнился гулкими орудийными раскатами, пулеметной скороговоркой и одиночными ружейными выстрелами.

Еще в пути мы встретили конную разведку сержанта Мартынова. Покрытые плотным мохнатым инеем, лошади в темноте казались серыми и огромными. Сержант спешился и, передав коня Пете Куделину, впрыгнул ко мне в кабину грузовика. Он коротко, точно и, как всегда, немного хмуро доложил о том, что ему удалось выяснить. Самый ближайший от нас пункт — Монино. Вечером противник выбил из него один стрелковый батальон Тридцать восьмой дивизии. Батальон отступил к лесу в километре от села и сейчас готовится к отражению вражеской атаки.

— Я подбирался к селу, товарищ капитан, — заключил Мартынов. — У немцев танки, артиллерия, минометы и до полка солдат. Между селом и лесом — чистое поле. А справа пролегает балочка, вся в кустарнике. За селом балка образует большую лощину. А дальше, за лощиной, деревня Росица, она тоже занята немцами…

На дороге я отпустил автоколонну, и батальон поротно свернул вправо, в лес. Вскоре мы вышли на опушку, и перед нами открылась заснеженная равнина, белая, с легким налетом пороховой копоти.

Отступивший сюда батальон оборудовал позиции для обороны. Бойцы выкладывали перед стрелковыми ячейками барьеры из плотно спрессованного снега, маскировали пулеметные гнезда, устанавливали орудия для стрельбы прямой наводкой. Командир батальона, измотанный, с потрескавшимися от мороза и сочащимися кровью губами, небритый, с воспаленными веками, встретил нас с таким волнением, что чуть не расплакался. Командный пункт его промороженная палатка, закиданная еловыми ветками, а в ней два связиста прямо тут, на передовой.

— Старший лейтенант Федосеев. — Он стащил варежки и долго тряс мне ладонь обеими своими холодными руками. — Так только в кино бывает, честное слово: думаешь, ну все, конец! Но в последний момент приходит выручка. Так и тут… Жмет, сволочь, и жмет, никакой передышки. — Он позвонил командиру полка и доложил о нашем прибытии.

Вскоре на командном пункте старшего лейтенанта Федосеева появился командир бригады Оленин, и следом за ним на мохнатой лошадке, запряженной в деревенские розвальни, притрусил командир полка майор Негреба, большой, молчаливый человек, с лицом, казалось, навсегда застывшим в каком-то очень важном раздумье и решимости.

«Военный совет» наш был коротким. Эту стремительность внес подполковник Оленин. Он предложил атаковать противника немедля. Командир батальона Федосеев живо и с надеждой откликнулся:

— Мы тут бог знает сколько времени не видали наших танков, а немцы и подавно!

— Теперь мы их покажем, — сказал Оленин. — Артдивизион даст огневую подготовку, а потом пустим танки и пехоту: две роты мотострелкового батальона моей бригады, остатки батальона Федосеева. Рота отдельного батальона капитана Ракитина с противотанковой пушкой подберется к селу по оврагу, вот там. И по сигналу ударит по флангу. Сигнал — зеленая ракета… Остальные подразделения — в моем резерве. Атаку начнем до наступления полного рассвета, чтобы застать врага еще в подштанниках. Противник едва ли ждет нашего налета. Как ты думаешь, майор? — спросил Оленин командира полка. Негреба утвердительно кивнул головой, тяжелой, в большой шапке с опущенными наушниками, и улыбнулся: ведя оборонительные сражения, он уже давно отвык принимать такие, по его понятиям, дерзкие решения.

— А ты, капитан? — спросил Оленин, по-приятельски обнимая меня.

— Подходяще, товарищ подполковник, — сказал я.

— На подготовку даю сорок минут. Медлить нельзя: можем все проиграть. После захвата Монина продвигаться на Росицу. Задача ясна? — спросил комбриг.

Мне нравились в Оленине и его легкость, с какой он взял на себя командование, и его лихая уверенность в том, что предстоящий бой обязательно принесет нам победу, и его воинственная повадка, и его душевная взволнованность; эта взволнованность всколыхнула все мои чувства…