Слой

Петру показалось, что это ему знакомо – не сама картинка, а впечатление: матовый пятидесятиграммовый стакан с таблетками. Только впечатление это было связано отнюдь не с сумасшедшим домом, а с чем-то таким… с большой болью…

– Ларадол? – Машинально спросил он, катая на ладони розовое колесико.

– Ларадол, – также машинально ответила медсестра и вдруг окрысилась. – Че кобенишься-то? Умный, да? Че прописали, то и жри! И к врачу не забудь, склеротик. Тебе в десять назначено.

– Выходит, я Зайнуллин? – Растерялся он.

Швабра вытаращила глаза и расхохоталась.

– Ты в туалет ходил? Ну и как там? Какой же ты на фиг Зайнуллин?!

Петр закусил губу. Действительно, Зайнуллиным он быть никак не мог. Но он точно помнил, что к десяти вызывали именно его, Зайнуллина то есть.

– Еремин твоя фамилия, – сообщила Швабра. – А доктор в пятнадцатом, налево по коридору, – добавила она на всякий случай. – Найдешь?

Петр нашел. Пусть его называли склеротиком, с этим не поспоришь, но дебилом он не был.

Мужчина с добрыми глазами и беззащитной бородкой «клинышком» отстраненно перебирал на столе какие-то бумаги.

– Да? – Встрепенулся он. – Проходите, проходите. Вот сюда, пожалуйста.

Петр бухнулся в глубокое кресло и неожиданно испытал желание остаться в нем навсегда – в этом мягком, уютном коконе, который не заставляет вспоминать, наоборот, позволяет забыть, отрешиться, плюнуть на все.

– Как себя чувствуете, Петр Иванович? Что-нибудь беспокоит?

– Вы сами знаете, что.

– А именно?

– Именно – отчество. Вам оно известно, а мне нет. Да и фамилию, честно говоря, мне подсказали. Мою фамилию.

– Ну, это не самое страшное, – беспечно произнес доктор. – Меня звать Валентином Матвеевичем.

– Очень приятно. Который раз вы мне представляетесь?

– Терпите, мой дорогой. Просветление может наступить в любой момент.

– Или… никогда?

– А вот этого не надо. Только позитив и работа, работа, работа. А я вам буду помогать. Мы ее одолеем, вот увидите.

– Кого?

– Амнезию. Случай не самый тяжелый, поверьте моему опыту. Я бы даже сказал, классический случай. У вас сформировалась ложная память, это значит, вы все-таки нуждаетесь в прошлом. Хуже, когда личность отторгает его полностью, а у вас произошло замещение реальных воспоминаний вымышленными.

– Понятно… – вякнул Петр. – Какими вымышленными? Я вообще ничего не помню!

– Так уж и вообще, – заулыбался Валентин Матвеевич. – А война? Сотники, перестрелки, засады?

В мозгу что-то промелькнуло, но такое расплывчатое и неопределенное, что Петр даже не стал пытаться.

– Крутится, а ухватить не могу.

– Ну и не хватайте ее, не надо. Мы лучше о приятном, – ласково сказал он. – По семье не скучаете?

– Нет.

– Да, конечно, – спохватился доктор. – Они же вас навещают постоянно.

– Кто?

– Жена, ребенок. Вы их помните?

– Послушайте, я фамилию свою только что узнал! И завтра опять забуду!

– Ну-ну, не горячитесь. Однажды утром вы проснетесь, и фамилия, так сказать, будет на месте. И многое другое. Все восстановится. Музыку любите? – Невпопад спросил он.

Петр напрягся. В принципе, он знал, что это такое, мог даже напеть несколько мелодий, но вот откуда они взялись…

– Спортом не увлекались?

– Возможно. В смысле, не исключено. Точнее – не в курсе.

– Женщины какие вам нравятся? Блондинки, брюнетки, смуглые, белокожие?

– Красивые.

– А как вы относитесь к гомосексуальным контактам? Я имею в виду, способны ли вы…

– Валентин Матвеич! – В сердцах воскликнул Петр.

– А что такого? Наука никогда не считала это отклонением. Общество – да, а наука…

– Нет, нет, нет! – Заорал он. – Ни мужиков, ни детей, ни старух, ни животных!..

– Ну вот, базовые понятия сохранились. А живая кость мясом обрастет. Хочу показать вам кое-какие снимки…

– Да прекратите же! – Взмолился Петр.

– А? А, нет, это не то, что вы подумали. Ваши близкие – жена, сын.

Петр двинул пальцем три цветных фотографии. Два портрета и общий план – обычный дачный участок: скромный домишко, парник, грядки, деревца. В центре – широкие качели, а на них два человека. Тот, что слева, – он сам. Знакомая небритость пухловатых щек, взъерошенные волосы, нетрезвая улыбка. Сигарета в зубах. Все остальное он видел впервые.

– А что за женщина рядом с вами? – Невозмутимо спросил Валентин Матвеевич.

– Жена?

– Любовь. Люба. Снимки недавние, прошлого года, и она ни капли не изменилась.

Петр присмотрелся к супруге – баба как баба. Наверно, он мог бы с такой жить. Теоретически. Нет, не было ее. Вот врач сказал про засаду, и встрепенулось что-то, а Любовь – нет. Не цепляет. И юноша на другом фото… Длинная челка, немного смахивает на Гитлера. Почему он брюнет? На верхней губе – большая родинка… Ну как забыть родного сына? Петр натужился до боли в висках – ничего. Глухо. Не родной он ему, и дамочка эта – тоже.

Шьют, осенило его. Лепят новую биографию. Сперва стерли настоящую, а теперь вдалбливают – либо чью-то чужую, либо вообще искусственную. Собрали тысячу фактиков, смонтировали снимки и пытаются из всего этого построить его прошлое. От того и не застревает в мозгах, не задерживается.

– Зачем вы это делаете?

– Вы опять за свое? – Опечалился доктор.

А главное, сразу понял, о чем речь. Интересно, сколько с ним уже возятся? Петр представил себе снег, но с решетками он не ассоциировался. Похоже, зимой он еще был на свободе. Не здесь. Не в этой странной дурке, где психи выглядят не более сумасшедшими, чем персонал. Фальшивая память – фальшивый дурдом.

С Валентином Матвеевичем они так ни о чем и не договорились. Еще десяток наводящих вопросов – столько же невнятных ответов. Завтра доктор велел прийти в двенадцать. Петр сказал, чтоб напомнили дежурной медсестре. На собственную память он не рассчитывал.

В туалете отиралось несколько симулянтов. Завидев Петра, Сашка прервал рассказ и протянул мятую пачку «Винстона». Его разбитая рука заживала на удивление быстро.

Петр взял кривую сигарету и отошел к окну. По краям рамы белели свежие бинты.

– Когда заклеить-то успели?

– Да еще вчера. Завхоз бесился, обещал всех на сульфу посадить.

– Вчера?..

Он провел ногтем по марлевой полоске. Действительно, уже высохла.

– Погоди, я разве не сегодня его открывал?

Косари многозначительно покашляли и гуськом двинулись вон.

– Сашка, – беспомощно позвал Петр. – Разве не сегодня?..

– Нет, не сегодня, – тяжело ответил тот. – Пойду я. Мне там процедуры, и еще всякое…

Петр проводил его тревожным взглядом и, рывком свернув шпингалеты, раскрыл окно. Оно выходило в уютный дворик с кирпичными четырехэтажными корпусами и трогательными лавочками вдоль чистой аллеи. Все казалось слишком симпатичным и каким-то ненатуральным. Картонные дома, нарисованное небо, заводные птицы. Сигарета, впрочем, была настоящей.

– Когда же я проснусь? – Тихо сказал Петр.

Заводная стая покружила и исчезла за бордовой крышей.