Герцог полуночи

Сделав паузу, герцог широко раскрыл рот, как будто кричал, но не издал ни звука, лишь оскалил зубы. Затем вновь заговорил:

— Я выглянул из-за бочки, и мой отец… мой отец… — Максимус зажмурился, но тут же открыл глаза. — Его грудь была в крови. И он увидел меня. Он увидел, что я прячусь, и, шевельнув головой, едва заметно улыбнулся мне. А потом преступник застрелил мою мать. — Он проглотил комок в горле. — Что произошло потом, я не помню. Говорили, что меня нашли на телах родителей. Единственное, что я помню, — это зловоние джина. И еще — кровь на волосах матери.

Уставившись на свои руки, Максимус сжимал и разжимал кулаки. Потом он посмотрел на Артемис. Вскоре он пришел в себя — справился со своей ужасной скорбью и яростью и, расправив плечи, снова посмотрел на Артемис. А она вдруг подумала: «Откуда он брал силы прятать этот ужас, эту кровоточащую душевную рану?» Но она восхищалась им — восхищалась и любила. Именно поэтому в ее душе тоже открылась рана — слабое отражение той боли, которую испытывал он.

— Теперь ты все знаешь, — тихо сказал Максимус, уже полностью владея собой. Теперь он снова был тем герцогом Уэйкфилдом, который произносил речи в палате лордов. — Вот почему я должен сделать это сам. Я — виновник их смерти. И я должен отомстить за них… и за свою честь.

Артемис протянула к нему руки, и он, шагнув к кровати, опустился на одно колено и проговорил:

— Сможешь ли ты теперь смотреть на меня, зная, какой я трус?

— Дорогой… — Она взяла его лицо в ладони. — Вы самый храбрый человек из всех, кого я знаю. Тогда вы были просто мальчиком. Неужели никто вам этого не говорил?

— Уже тогда я был маркизом Брейтоном.

— И все же вы были ребенком. Своенравным глупым ребенком, который не мог, держать себя в руках. Ваш отец не обвинял вас ни в чем. Умирая, он защищал вас, велев не покидать укрытия. Подумайте, Максимус… Если бы у вас был ребенок — сын, — разве вы не отдали бы за него жизнь? Разве вы, даже зная, что умираете, не были бы счастливы, что он жив?

Закрыв глаза, герцог положил голову ей на колени, и она ласково гладила его по мягким коротким волосам. Потом нагнулась и нежно поцеловала в лоб.

— Пора спать. — Он встал, забрался под одеяло и привлек Артемис к себе.

А она еще долго лежала без сна, глядя в темноту.

— Ваша светлость…

Какое-то мгновение, возвращаясь в реальность, Максимус думал, что ему померещился голос Крейвена. Он заморгал, но Крейвен по-прежнему стоял возле кровати.

— Крейвен, вы вернулись? — пробормотал герцог.

— Я никуда не уходил, ваша светлость, — ответил камердинер.

Максимус поморщился. Судя по количеству «ваших светлостей», которыми сыпал Крейвен, он все еще сердился на него.

— Но я не видел вас в доме…

— Ваша светлость знает не все, что происходит в этом доме, — язвительно заметил камердинер. — Вас ожидает внизу джентльмен. Он говорит, его зовут Олдерни.

— Олдерни? В такой час?

— Сейчас около полудня, ваша светлость. — Крейвен выразительно приподнял брови.

— О-о… — Максимус сел в кровати, стараясь не потревожить Артемис. В голове у него царила неразбериха, но было ясно: ради чего бы ни пришел Олдерни, дело очень важное.

— Я предложил вашему гостю ленч, и он, по-моему, остался очень доволен, — сообщил камердинер. — Так что я уверен, у вас есть время, чтобы умыться и придать себе приличный вид, перед тем как принять его.

— Спасибо, Крейвен, — сухо поблагодарил Максимус, нагишом поднимаясь с постели. — Вы знаете о капитане Тревельоне?

— Конечно, ваша светлость, — ответил Крейвен, уже стоя спиной к Максимусу. — Я заходил взглянуть на капитана, и он, по-моему, спокойно отдыхал. Доктор сообщил, что днем вернется, чтобы снова осмотреть своего пациента.

— Вот и хорошо. — Максимус вздохнул с облегчением.

— Не могу не доложить, ваша светлость, — откашлявшись, проговорил Крейвен, — что виконта Килборна больше нет в подвале.

Герцог замер на мгновение.

— Что?..

— Ему, очевидно, удалось каким-то образом освободиться от своей цепи с помощью молотка и зубила. И он исчез. — Глядя через плечо, Крейвен старался не смотреть на Артемис.

Максимус же вдруг заметил, что Артемис дышала совсем не так, как обычно дышат во сне.

— Крейвен, не могли бы вы ненадолго оставить нас?

— Конечно, ваша светлость.

— Вы в курсе, что мисс Пиклвуд неожиданно вернулась из провинции? — Максимус посмотрел на камердинера, уже собиравшегося покинуть комнату. — У нее есть информация, которую она могла получить только внутри этого дома. Не известно ли вам что-нибудь об этом?

— На что вы намекаете, ваша светлость? — Крейвен широко раскрыл глаза.

Герцог нахмурился, однако промолчал. Камердинер же тотчас вышел за дверь.

Обернувшись, Максимус увидел, что Артемис наблюдала за ним и в ее взгляде была такая печаль, что он невольно вздрогнул. Когда же он заговорил, его голос прозвучал слишком уж громко:

— Это ведь ты выпустила его, верно?

— Да. — Она села. — А вы что, на самом деле ожидали чего-то другого?

— Я ожидал, что ты подчинишься, когда я сказал, что он должен оставаться взаперти.

— Подчинюсь?.. — Ее лицо побледнело, но глаза горели ярким огнем. — Так вот, вы должны знать: я хочу найти для брата безопасное место вдали от людей, которые могут причинить ему зло. А вы… — Артемис усмехнулась и, откинув одеяло, предстала перед герцогом обнаженная. — Вы хотите, чтобы я подчинялась вам, как и все остальные ваши любовницы? Хотите, чтобы я послушно жила в камере, в которую вы решили поместить меня? Неужели вы не понимаете, что я сгнию в этой камере? Я не могу ограничиваться только тем, чего вы от меня ожидаете.

Максимус почувствовал, что их спор стремительно выходит из-под его контроля. В палате лордов он являлся специалистом по дебатам, но здесь, в его спальне, не было логичных политических доводов, здесь были кровоточащие душевные раны.

И сейчас, глядя на любовницу, он понимал, что этот их спор касался не только разногласий из-за ее брата.

— Артемис, я…

— Нет. — Она решительно встала — воинственная, как все греческие богини, — и взяла свою сорочку. — Максимус, мы говорим о моем брате.

— Ты предпочтешь его мне? — сказав это, он тотчас же понял свою ошибку.

— Да, именно так, если придется выбирать. — Она расправила плечи. — Мы с братом росли в одном чреве, мы — плоть и кровь, навсегда связанные и физически, и духовно. Я люблю своего брата.

— А меня?

Артемис замерла, держа перед собой сорочку, и на мгновение плечи ее поникли. Но уже в следующий миг она горделиво вскинула голову — его богиня, его Диана.

— Когда я вам надоем, — тихо, но отчетливо произнесла Артемис, — Аполло все равно останется моим братом, и он всегда будет со мной.

— Ты никогда не надоешь мне, — отозвался Максимус, прекрасно понимая, что говорит абсолютную правду.

— Тогда докажите это.

Он знал, чего именно она от него хотела. И, конечно же, она заслуживала всего этого — мужа, дом и детей. Но он, Максимус, слишком долго отдавал все свои силы возмездию. К тому же герцогство, его отец…

— Дорогая, ты же знаешь… — Его голос прозвучал хриплым карканьем умирающего человека, и Максимус облизнул тубы. — Ты же знаешь, почему я не могу. Я обязан отцу своей жизнью, своим положением, честью быть герцогом.

— Ну что ж… — Она повела изящным обнаженным плечом. — А я ничем не обязана вашему отцу.

Герцог отшатнулся — словно ему влепили пощечину.

— Артемис, ты не можешь…

— Да, не могу. Я думала, что смогу это сделать, но, как видите, у меня не хватает храбрости. Я не могу причинять зло тем, кто окружает меня, не могу причинять зло Пенелопе, и я… — Голос ее задрожал. — Я не гожусь для очаровательной маленькой камеры, которую вы создали для меня. Я не смогу смотреть, как вы встаете с моей постели, чтобы потом отправиться в постель к другой женщине.

— Артемис, прошу тебя, — сейчас он умолял, хотя прежде никогда и никого ни о чем не молил.