Герцог полуночи

Тут Максимус перевел взгляд вниз и теперь как завороженный смотрел на нее.

Он не шевелился, но в его глазах была свирепая одержимость, и Артемис мысленно улыбнулась. Было очевидно, что он хотел ее. У нее вдруг вспыхнула ревность ко всем другим женщинам, на которых он когда-либо так смотрел. Он не имел права — они не имели на него права. Максимус принадлежал только ей — ей одной.

Интимность момента была почти непереносимой, но Артемис заставила себя смотреть, как его руки медленно скользили по ее бедрам, пока пальцы, наконец, не коснулись завитков волос между ног. А потом он заставил ее раздвинуть ноги пошире и помог забросить одну согнутую в колене ногу на подлокотник кресла, так что теперь она полулежала перед ним полностью раскрытая.

Максимус наклонился к ней, как священник к алтарю, и Артемис почувствовала, что он лизнул ее лоно. Прикосновение горячего влажного языка к тому месту было настолько ошеломляющим, что она затрепетала, прерывисто вздохнула и зажмурилась.

Это было непередаваемо восхитительное ощущение, одновременно пугающее и желанное, и Артемис поняла, что теперь уже никогда не будет прежней. Здесь и сейчас Максимус превращал ее в какую-то другую женщину, однако Артемис понятия не имела, кто она, эта женщина, — ведь она никогда с ней не встречалась.

Раздвинув большими пальцами ее складки, он провел языком по расщелине, и Артемис громко застонала — не смогла удержаться от стона.

Когда же она почувствовала, что Максимус открыл рот — словно хотел втянуть ее в себя, — сердце у нее гулко забилось, и она подумала, что, возможно, умирает. А он прижал язык к ее бугорку, затем поцеловал — и она могла бы поклясться, что ее сердце совершенно перестало биться. Ее тело задрожало, и она обеими руками вцепилась в Максимуса, чтобы удержать его там. Ее бедра слегка двигались, поднимаясь и опускаясь в ответ на его бесконечные поцелуи, а когда его язык скользнул в ее лоно, Артемис, запрокинув голову и выгнув спину, застонала и всхлипнула. Она не знала, останется ли в живых, если Максимус будет продолжать, но точно знала, что умрет, если он остановится.

Наконец она содрогнулась и с громким криком словно взлетела к самым небесам, обретая новую жизнь и новое тело.

Открыв, наконец, глаза, она увидела, что Максимус внимательно наблюдал за ней, и жара его взгляда оказалось достаточно, чтобы обжечь ее новое тело.

Стараясь отдышаться, Артемис гладила его по щеке и пыталась думать, как выразить свою благодарность… но не находила слов.

А Максимус вдруг широко улыбнулся и, обхватив ее за талию, привлек к себе, после чего усадил к себе на колени. Когда же он поцеловал ее, она ощутила у него на губах острый привкус и тотчас поняла, откуда он.

Снова улыбнувшись, Максимус оттолкнул ногой кресло, чтобы не мешало, и прошептал ей в ухо:

— Обхвати меня ногами.

Артемис медленно подвинулась — насколько она понимала, торопиться было некуда, — но, заняв новое положение, она вдруг почувствовала под собой возбужденную плоть любовника. Вероятно, он, в отличие от нее, очень даже торопился.

Он тут же потянулся к застежке на своих брюках, а она обхватила его руками за шею, чтобы сохранить равновесие. Максимус действовал одной рукой, потому что другой упирался в пол, удерживая их обоих, и Артемис, взглянув на него из-под ресниц, спросила:

— Не нуждаетесь ли в помощи?

Он «наказал» ее за насмешку, прикусив ей губу, и Артемис отдавшись этой игре, стала в ответ покусывать его. А потом, чуть отстранившись, с демонстративным спокойствием расстегнула застежку на его штанах.

А вот Максимусу не удавалось сохранять спокойствие.

— О Диана!.. — прорычал он, когда она высвободила из штанов его возбужденную плоть.

Артемис впервые держала в руках мужскую плоть — и решила воспользоваться возможностью, чтобы изучить добычу. Более всего ее удивила бархатистая головка на конце. Когда же она сдавила ее пальцами, на крошечной щелке заблестела перламутром бусинка жидкости. Осторожно дотронувшись до капли, Артемис размазала жидкость по красноватой головке, и от ее прикосновений колонна у нее в руке тотчас напряглась, и ей вдруг захотелось радостно рассмеяться и запеть, — хотя голос у нее был не очень-то красивый. Было что-то особенное, что-то необычайно интимное в том, что Максимус позволял ей все это.

Она бросила на него взгляд, и в тот же миг Максимус со стоном прохрипел:

— О Диана…

Он впился в ее губы поцелуем, и у нее внезапно пропало желание играть — следовало приготовиться к тому, что будет еще приятнее.

Немного приподнявшись, Артемис поднесла конец твердого мужского копья к своим складкам, а потом, не прерывая поцелуя, покачала бедрами. Максимус тоже шевельнул бедрами и, глядя в глаза, приподнял ее еще выше, а затем, резко опустив, стремительно вошел в нее. Артемис вскрикнула и едва не задохнулась от такого вторжения — после предыдущего раза ей было немного больно. Максимус тут же замер и, глядя ей в глаза, прошептал:

— Не бойся, скоро пройдет.

Она молча кивнула, а он опять пошевелил бедрами. И в то же мгновение боль исчезла, уступив место приятному чувству полного расслабления. Выгнув спину и глядя в потолок, Артемис то и дело покачивала бедрами и тихонько стонала. Внезапно Максимус тоже застонал, опалив своим горячим дыханием выпуклости ее грудей. Она нежно погладила его по плечам и тут же почувствовала, как любовник, упершись ногами в пол и взяв ее за бедра, начал двигаться все быстрее и быстрее.

Прежде Артемис представляла себе соитие, как сладостное соединение душ, нечто нежное, утонченное и благородное.

Но то, что делал с ней Максимус… О! В этом не было ничего утонченного. Максимус снова и снова входил в нее резкими, мощными движениями, он задыхался, и его широкая грудь бурно вздымалась, словно он сражался со злыми духами. На лбу у него выступили капли пота, блестевшие также и в волосах на груди, губы кривились будто в усмешке, а глаза горели огнем. Сейчас в нем не оставалось ничего от того благородного аристократа, которым он обычно представлялся — сейчас он использовал ее тело для собственного удовольствия, удовлетворял собственную потребность и мало отличался от дикого животного.

Но ее, Артемис, это нисколько не шокировало — напротив, вызывало чувство гордости. Ведь это она — именно она! — довела его до такого состояния, заставила человека, который покорял королей и иностранных дипломатов своим непревзойденным ораторским искусством, просто лишиться рассудка.

Он сделал последний выпад, глубоко погрузившись в нее, — и замер, запрокинув голову, замер в мучительном наслаждении.

Почувствовав, как семя любовника наполняет ее, Артемис наклонилась и осторожно слизнула с его губ соленый пот.

На следующее утро Крейвен, вошедший в спальню герцога, был предельно корректен, пока Артемис не ушла одеваться в собственную комнату.

Но едва дверь за ее очаровательным задиком закрылась, как камердинер, повернувшись к Максимусу, пронзил его укоризненным взглядом и проговорил:

— Прошу извинить меня, ваша светлость, но надеюсь, вы не будете возражать, если я прямо вам скажу…

— А какой в этом смысл? — пробурчал Максимус нахмурившись, жалея, что не успел выпить с утра хотя бы чашку чая, перед тем как его начнет отчитывать его собственный камердинер.

— Вы что, совсем лишились разума? — продолжал Крейвен, строго взглянув на своего хозяина.

Максимус же, не глядя на камердинера, принялся умываться над тазом.

— Если бы я хотел знать ваше мнение, Крейвен, я бы…

— Как ни больно мне говорить с вами в таком тоне, ваша светлость, я чувствую, что мой долг это сделать, — перебил Крейвен.

Сжав зубы, Максимус взял бритву и, убедившись, что рука у него не дрожит, провел ею по щеке. На камердинера он по-прежнему не смотрел.

— Джентльмен не насилует леди, — заявил Крейвен. — Тем более леди, живущую под его крышей и, следовательно, находящуюся под его защитой.