Страница 12 из 94
Когда бы ходила по ПрАдо,
Альпийский бы зрела пейзаж —
Тогда и больницы не надо,
Не нужен ни гипс, ни массаж…
Но мы ведь с тобой патриоты,
И даже в небесном раю
Мы стали б до боли, до рвоты
Оплакивать тачку свою…
Пусть кость перебита отчасти,
Давленье приносит беду,
Но есть и здоровые части —
Они ведь ещё на ходу…
Вторгаются нотки отчаяния:
Я, неверующий, неверящий,
Об одном Тебя, Боже, молю:
Ты, все наши поступки мерящий,
Указующий путь кораблю;
Ты, в чьей руце и смерть, и здравица,
Различающий правду и грим,
Помоги мне с одним лишь справиться —
С раздраженьем жестоким моим,
Что направлено чаще на ближнего,
На того, кто мне ближе всех;
Сколько сказано, сделано лишнего —
На душе неизбывный грех.
Сам себя ни за что не помилую,
Хоть мой ближний прощает мне,
Отдаю свою душу хилую —
Пусть горит на высоком огне!..
Но, пока по земле я шастаю,
Помоги лишь немного, Ты:
В чашу жизни мою несчастную
Влей хоть капельку доброты —
Чтоб греховным своим упущениям
Мог я крикнуть под занавес:
«Сгинь!»
Чтоб
она
одарила прощением
Все мои прегрешенья.
Аминь!
И ещё одно обращение «наверх».
* * *
Никаких здесь туманных значений —
Говорю всё, как есть, напрямки:
Пусть она проживёт без мучений,
Без обид, без потерь, без тоски…
Как на исповеди, говорю я:
Всё готов, что угодно, отдать,
Чтобы долго ещё поутру я
Мог улыбку её увидать;
Услыхать: «Как спалось? С добрым утром…»
Взгляд усталый поймать налету —
И поплыть на судёнышке утлом
В новый день и в его маету…
Только тщетны все эти старанья,
Хоть порыв мой, поверьте, высок:
Как свирепая рыба-пиранья,
Отдираю от жертвы кусок
И танцую жестокий свой танец —
И страдаю, и мучаюсь сам:
Ведь по сути я вегетарьянец,
А кровища течёт по усам.
Лишь ночами себя заклинаю,
Проклинаю, песочу, браню,
В обещанья сто раз пеленаю,
Угрызеньями дух бороню;
Лишь ночами я не плотояден,
Лишь тогда моя совесть жива,
А душа вся казнится от ссадин,
И во тьму обращаю слова:
«Забери от неё все боли
И мою надели ими плоть!..»
Ох ты, поле моё, био-поле,
Кто поможет тебя прополоть?
Самобичевание продолжается:
Прости меня: я знаю, кто я,
И что пора давно на слом…
Но я любил тебя и стоя,
И сидя с рюмкой за столом,
И лёжа на чужой постели,
И под венцом, и без венца,
И в дни жары, и в дни метели —
И, в общем, всюду, до конца…
Не ограничиваясь родным языком, пытался говорить с тобой (и с Небом) на иностранном:
We've lived so many diff'rent years
In one embrace and breath,
And I have been and will be yours,
Until I come to death!
I beg you to excuse my fault,
My grumbling and so on…
You shouldn't be sick, you shouldn't be old,
And let all troubles gone!
Но «troubless», то есть тревОги, бЕды, никуда не девались, а, наоборот, подступали ближе и заключались, главным образом, в болезнях, против которых мы были почти бессильны, и в своём бессилии я снова обращался к Небу, моя о твоём исцелении:
Всещедрый Бог!
Призри благоутробно
На дщерь свою — её прозванье Римма!
Не затрудню молитвою подробной,
Скажу одно: она неповторима!
Неповторима, как и каждый сущий,
Со всем своим замысловатым «эго»;
Я для неё не клянчу райских кущей
Или нежданного в июле снега —
Лишь одного: телесных сил возврата
И долгоденственного жития…
Пусть станет для Тебя
«персона грата»
Подруга многолетняя моя!
Однако я не слишком злоупотреблял вниманием Неба и опять возвращался к печальному осознанию реальности.
…Грустною метаморфозой
Завершаю путь:
То, что раньше было позой,
Нынче — это суть…