Страница 95 из 132
Хребтович почесал затылок и отправился с пустыми руками. Слуга рейментаря вызвался незаметно провести послов прямо к шатру татарских начальников: он еще днем заметил конский хвост на древке возле одного шатра.
— Трудно! — сказал Шемберг, проводив послов. — Коронного хорунжего судить надо: не умел уладить; умей казнить. Если бы сразу отрубил голову этому хлопу, мы сейчас не месили бы чернозем в степи, а сидели у себя по поместьям и славили пана бога, что не обходит нас своими милостями.
— Сейчас надо думать, — сказал Чарнецкий, — как нам пробиться назад.
— Что вы, пане полковник, все пробиться да пробиться! — вскипел Шемберг. — Слава богу, один польский рыцарь — это уже хоругвь!
— Вы, вашмость, знаете: с кем сегодня татары, с тем и победа!
— Вот она и будет с нами!
— Об этом только и думаю. Но там хоть и хлопы, а пользуются любой оказией так, что и Юлию Цезарю впору; Хмельницкий наделает нам еще больше неприятностей, если объединится со сбродом Кривоноса. А тот, говорят, уже чуть ли не переправился через Днепр.
— Где, кто? — завертел головой Шемберг. Наконец он увидел начальника разведки и уставился на него своими зеленоватыми, кошачьими глазами. — Я вас спрашиваю, пане Улинский, что делает наша разведка? Где этот Кривонос? Сколько у него людей?
— Пане комиссар, — начал, заикаясь, Улинский, — я имею точные сведения, что у Кривоноса не больше сотни оборванцев. Они шатаются где-то у Черкасс.
— Из-за этой «сотни», как вы говорите, пане Улинский, Иеремия Вишневецкий до сих пор не смог выбраться из Посулья, — криво улыбнулся полковник Чарнецкий. — Ничего не знает ваша разведка. А паны гетманы о нас вовсе забыли.
— Наверно, казаки перехватили наших гонцов.
— А где гонцы от них?
Дождь, не переставая, стучал по шатру, уже не согревало вино, и шляхта все больше волновалась. Начали терять надежду и на возвращение послов.
— Наверное, заметила стража, и ждать больше нечего, — сказал Чарнецкий, собираясь идти. — Еще трех шляхтичей подарили Хмельницкому.
— Прошу, панове, это уже превышает мое терпение! — чуть не задохнулся Шемберг. — Пане рейментарь, мне уже наступают на ноги, меня уже учат уму-разуму!
Перебранка вспыхнула, как пламя, шляхта схватилась за сабли, но в это время сторожевая охрана известила, что явились послы от казаков. Все посмотрели на Шемберга, комиссар и сам стоял, выпучив глаза, явно не понимая, с чем могут прийти послы при настоящем положении дел. Первым опомнился Стефан Потоцкий.
— Что, панове, не говорил ли я? Этого и следовало ожидать. За победу! — крикнул он радостно.
На лицах присутствующих сначала робко, потом смелее начали проступать улыбки. А когда молодые шляхтичи высоко подняли бокалы и закричали: «Да здравствует пан рейментарь!» — старшие тоже поддержали: «Слава! Слава!»
— Значит, татары уже бежали!
— Умен все же пан Хребтович. Сумел-таки уговорить татар и без денег!
— А раз уж так быстро казаки явились просить прощения, то, значит, татары не только бросили Хмельницкого, но и перешли на нашу сторону.
— Ну, что теперь скажешь, вашмость? — уже примирительно спросил Шемберг.
— Подождем, увидим, — ответил Чарнецкий, не поддаваясь обшей радости.
— Фома неверующий. Зовите этих Семенов!
— Только никакого прощения мерзавцам! — закричала шляхта. — Хмельницкого выдать живым.
— И пана Кречовского!
— По кусочку буду резать!
— А остальных посечь на капусту!
В шатер ввели трех казаков — высоких, плечистых, чисто побритых, нарядно одетых.
— На колени перед его вельможностью паном рейментарем! — выкрикнул Сапега-младший.
— На колени, казаки! На колени! — впервые подал голос и подкоморий Белзский, заразившись воинственностью Сапеги.
Казаки удивленно подняли брови, улыбнулись.
— Простите, панове, но у нас серьезное дело, — сказал Вешняк, выступая вперед.
— Никакого прощения! — не успокаивался Сапега.
— Мы есть послы ясновельможного гетмана войска Запорожского пана Хмельницкого к пану рейментарю и пану комиссару. Готовы ли, панове, выслушать?
— Что, что? Быдло! Я вас покойниками сделаю! — закричал Стефан Потоцкий, у которого самонадеянная воинственность Сапеги уже возбудила зависть.
— Прошу пана рейментаря, — сказал Шемберг, которому стало неловко за поведение шляхтичей, — пусть говорят. С чем пришли, панове казаки?
— Так разговаривать — себя не уважать, — сказал укоризненно Вешняк. — Послы всюду есть особы неприкосновенные, а к тому же среди пленных немало высокородной шляхты, в случае чего...
— Посмейте только!
— Слушаем, слушаем! — уже раздраженно закричал Шемберг. — О чем вы просите?
— Сообщаем, что казаки не хотят напрасно кровь проливать и согласны на переговоры! — Вешняк поклонился и сделал шаг назад, показывая, что на этом его миссия окончена.
Это совсем не вязалось с тостом, который только что был провозглашен рейментарем, и Шемберг, открыв глаза от удивления, шлепнулся в кресло. Стефан Потоцкий переводил растерянный взгляд с одного на другого. Сапега-старший тупо уставился на кусок ветчины, торчавший у него на вилке. Только Сапега-младший высокомерно направился к выходу.
— Я не привык, чтобы при мне хлопы разрешали себе разглагольствовать.
Чарнецкий нахмурился и ненавидящим взглядом сверлил казаков.
— Больше ничего не скажете?
— Это все, пане Чарнецкий!
— Хорошо, выйдите, нам надо посоветоваться.
— Мы свое дело выполнили, вашмости.
— Нам нужно посоветоваться, — повторил Чарнецкий, избегая обращения.
Когда казаки вышли, в шатре долго еще царило молчание, наконец Шемберг произнес:
— Вам понятно, панове?
Теперь заговорили все сразу, не помня себя от возмущения.
— Какая наглость, какая наглость!
— Уверяю вас, панове, — кричал Стефан Потоцкий, — через час они будут ползать перед нами на коленях! Все это только хитрость казацкая!
— Они еще ничего не знают о татарах.
— А вы знаете? — сердито буркнул Чарнецкий.
— Панове, мне кажется, что мы чересчур беспечно относимся к нашему положению, — сказал Шемберг. — Тут нужно серьезно подумать. Если бы казаки чувствовали себя нетвердо, они бы так быстро не бросились нас просить. Я их знаю: сначала сто раз прибегнут к хитростям. Но они к тому же ничего не просят и не требуют.
— Посмели бы еще требовать! — фыркнул Стефан Потоцкий.
— Кто сумеет, тот и посмеет, вашець. Через три дня нам нечего будет есть, а лошади и сегодня уже без корма. Нам необходимо выведать, о чем думает этот Хмельницкий. Я предлагаю послать к нему послов.
— Что, что? Пане комиссар, это вы, вашмость, предлагаете направить послов к бродяге, которого следует посадить на кол?
— Если удастся заполучить его, пане рейментарь. Марс не помог — пусть помогают дипломаты.
— Чтоб и этих арестовал Хмельницкий?
— Я думаю, что пан Хребтович и остальные скоро возвратятся.
И правда, послы вернулись раньше, чем шляхтичи успели разойтись из шатра рейментаря. Хребтович был разозлен: выше чауша [Чауш – татарский чиновник] никто с ним не стал разговаривать, а под конец и вовсе вышел конфуз.
— Нет, папове, — сказал он, хлопнув о стол мокрой шапкой, — хитрая бестия этот Хмельницкий. Его голыми руками не возьмешь.
— Но ведь вы же, вашмость, имели поручение к мурзе...
— Оставьте! — раздраженно отмахнулся Хребтович. — Вы лучше послушайте, что случилось. Пахолок не обманул: провел нас прямо к татарскому шатру. Заходим. На кошме сидит какой-то идол в чалме вот с такой бородой, — и он провел рукой по животу. — Мы к нему: «Кошголды!» Отвечает на чистом татарском языке: «Добрый день, панове!» Мы тогда к нему по-турецки — понимает еще лучше. Стали выкладывать нашу просьбу, кивает, идол, своим чурбаном, соглашается, только сам решить не может. «Нужно, говорит, к мурзе». Ну, веди к мурзе, к нему же мы и пришли.
— А кто же это разговаривал с вами?
— Чауш, — ответил второй из послов.